Четыре сестры - Малика Ферджух

бы должен попросить ее руки.

– Я слишком расточителен для нее.

– Она экономна за двоих. За четверых. Нет, за восьмерых, и к черту скупость.

– Двоеженство карается законом.

– Так ты уже женат? На ком? Колись!

– На самой офигенно, обалденно чýдной девушке на свете.

Он наклонился. Шарли потерлась носом о его подбородок. Они не знали, что за каждым их движением пристально следят два красных и четыре золотистых глаза.

– Я офигенно, обалденно чýдная, правда? – прошептала Шарли.

– Я разве сказал, что это ты? Когда? Где? Как?

– Глазами. Твоими карими глазами с симпатичными пятнышками… э-э… тоже карими?

Вошла Энид. Шарли тотчас принялась собирать шкурки бананов, чтобы выбросить их в мусорное ведро, а Базиль – помешивать сироп. Энид подозрительно уставилась на них:

– Тетя Лукреция спрашивает, как там жареные бананы. Сказать ей, что они сгорели?

Базиль посмотрел на сковородку, она дымилась. Он бросился к плите.

Через два часа тетя Лукреция уехала с двумя приглашениями – на рождественский ужин и на премьеру «Исправленного щеголя», а кроме того, с обещанием племянниц сопровождать ее в рождественских покупках.

Как и после каждого ее появления, все были точно выжатые лимоны. Чувствовали облегчение. И бесконечную грусть. Потому что с тетей Лукрецией (она была тут ни при чем, бедняжка) смерть родителей вновь становилась осязаемой болью, гадкой, как труп собаки, всплывший на поверхность озера.

15

Все здесь… кроме одного

Назавтра, в первый день школьных каникул, всерьез пошел снег, но никто не догадывался (даже ни один правдивый синоптик, если такие существуют в природе), что он так и будет идти до 31 декабря.

В вечер премьеры все надели меха, пуховики, дафлкоты, анораки… Холл театра «Бургграф» походил на осенне-зимний каталог «Ла Редут». Шарли нашла, что Сесилия Зербински просто шикарна в китайской курточке из стеганого атласа и шелковых брюках. Она опустила глаза на свою старенькую куртку на меху, залоснившуюся на рукавах и почерневшую в складках. Потом посмотрела на Базиля с извиняющимся видом, но он изучал программку и очень бы удивился мыслям своей красавицы. Она молча прижалась к его плечу.

– Надо вой ти, чтобы занять побольше мест, – сказал он, – иначе придется рассаживаться по всему залу. А, Женевьева! С Энид и Гулливером! Ау! Ау!

Он замахал руками.

Беттина пока не поднялась по ступенькам, она спряталась внизу, за колонной под мрамор. Она искала одно лицо в толпе и не хотела, чтобы это заметили. На ней были мамина бордовая куртка, короткая юбка, толстые колготки в розовых кенгуру и тяжелые ботинки бананово-желтого цвета. Она переодевалась несколько раз. Гортензия ехидно заметила ей, что даже змеи не меняют кожу по шесть раз на дню.

Прошла неделя с тех пор, как она послала Мерлину приглашение. Он наверняка его получил. Но так и не позвонил. Может быть, ему на плевать. А может быть, он хочет сделать ей сюрприз. Не зная, что для нее это пытка. Если он явится сейчас, пообещала она себе, я сделаю вид, будто его не замечаю, и поцелую в губы первого встречного!

Нет.

То есть да.

Ох нет.

– Ты прячешься? – появилась откуда ни возьмись Энид. – Мы заходим. У тебя тушь потекла.

– Тушь? Где?.. Ладно, идите без меня. Я… скоро.

Тушь потекла. Катастрофа. Потереть глаз Беттина не решилась. Под снежными хлопьями она выбралась из толпы, теперь уже надеясь, что Мерлин не придет. Ей навстречу шли Дениза с матерью. Улизнув от них, она нырнула в узкий коридорчик с красным бархатным ковром, свернула и проплутала добрых шесть минут, прежде чем нашла обитую кожзаменителем дверь с надписью «WC».

Удобства были минимальные: уголок, закрытый лакированной дверцей, крошечная раковина, над ней зеркало в медной раме, в кото рое она посмотрелась. Пятно действительно было, и она потерла его уголком бумажного платка. Веко приобрело ярко-розовую окраску. Беттина поплескала на него холодной водой. Даже ледяной. Стало еще хуже. Тушь совсем размазалась. Решительно, макияж – это мина замедленного действия…

Она ломала голову, как быть, и вдруг услышала что-то вроде шипения. Беттина уставилась на дверцу, повернула ручку. Заперто изнутри. Через минуту звук повторился. Это было похоже на сдавленный стон.

– Что с вами? – спросила она. – Вам плохо?

Никакого ответа. Может быть, человек в кабинке потерял сознание?

– Я позову кого-нибудь! – крикнула она. – Я сейчас!

Щелкнул замок. Дверь приоткрылась. Беттина невольно отпрянула.

Это было похоже на сцену, когда в Ред-Гузе, штат Коннектикут, Чапи-кукла-убийца выходит из кухни с ножом длиной с карниз для занавесок.

Но то, что появилось, больше походило на кучку мокрого тряпья. Беттина ахнула.

– Как?.. Ты разве не готовишься в своей уборной?

На глазах у изумленной и растерянной сестры кучка тряпья осела на пол и зарыдала.

– Гортензия! – пробормотала Беттина.

Она присела рядом, тронула ее за плечо и повторила: «Гортензия?», протягивая ей свой платок.

– Отстань! Я не буду играть!

Мандраж. Яд великих актеров. Беттина вконец растерялась. К то-то должен урезонить Гортензию, поговорить с ней, успокоить. Но лично она чувствовала, что ее на это не хватит. К тому же ей надо было идти, может быть, Мерлин… Дверь открылась, вошли Энид и Мюгетта.

– Беттина, все тебя ждут! – начала Энид. – Что ты…

– А ты что здесь торчишь? – закричала Мюгетта на Гортензию, которая все еще всхлипывала на полу.

Поскольку подоспела смена, Беттина поспешила исчезнуть. В дверях ее чуть не сбила с ног девушка в платье со шлейфом и с мушкой на скуле.

– Вот ты где! Тебя везде ищут! – крикнула девушка Гортензии.

Беттина пообещала своей щеке точно такую же мушку на Рождество и ретировалась.

– Я не пойду, Деде! Не пойду! – прорыдала Гортензия.

– Скажи это Лермонтову. Он рвет и мечет.

– Я не буду играть!

Деде присела между Энид и Мюгеттой.

– Давно она в таком состоянии?

– Не знаю, – пожала плечами Мюгетта.

– У нее истерика, – сказала Энид.

– Чё-орт! – выругалась Деде.

– Совершенно согласна, – кивнула Мюгетта.

– Может, сунуть ее головой под кран?

– Это древняя китайская пытка.

– Разве в Древнем Китае были краны?

– Гортензия! Прекрати!

– Да, пожалуйста, прекрати.

Деде размотала метров двадцать туалетной бумаги и помогла Гортензии высморкаться. Мюгетту вдруг осенило.

– Вспомни мою бедную тетю Валериану, она не смогла прийти посмотреть на тебя сегодня. Вспомни последний раз, когда… ты ее видела. Она так гордилась тобой, когда… ты сыграла перед ней свою роль. Ты помнишь?

Гортензия подняла голову и показала нечто, похожее сейчас на маленькую вареную редиску, – на самом деле это был ее нос. Как ни странно, она улыбнулась.

Брови Энид поползли вверх. Деде посмотрела