День, когда я начала жить - Виржини Гримальди

Камилла оторвала взгляд от подзорной трубы.

– Говорят, Брэд Питт является собственником одного из этих островов. Эх, надо было попросить Джорджа представить меня ему.

– Ты хочешь сказать Педро? – спросила Мари, улыбаясь. – Ладно, я спускаюсь, это слишком высоко для меня. Думаю, Анна меня заразила.

– То же самое могу сказать о себе. Я даже не в состоянии различить дома. Можно подумать, огромный муравейник. Я себя чувствую крошечной.

Мари бросила взгляд в сторону Лоика, проходя мимо него. Рядом стояла Франческа. Во время предыдущих остановок Мари неоднократно случалось видеть ее садящейся в такси или в арендованную машину: итальянка явно предпочитала изучать мир в одиночку. Но сейчас она, видимо, решила подыскать себе пару. «Возьми меня» – крупными буквами было написано у нее на лбу. Она использовала любую возможность, чтобы ее грудь оказывалась на уровне глаз Лоика. Что он только ни делал, чтобы дать ей понять: окружающие пейзажи интересуют его гораздо больше, но Франческа, по всему, была уверена, что он падет к ее ногам.

Войдя в лифт, Мари улыбнулась: при таком напоре ему грозит вечером заняться с этой итальянкой любовью. Она не была ревнивой. Сначала ей казалось, что Родольф не дает ей повода. Она была уверена: ему претит супружеская неверность, и он бы первым растерзал того, кто ищет вне дома сексуальных радостей. Но довольно скоро она поняла, что единственное, чем его притягивал семейный очаг, так это отдыхом после получения удовольствия на стороне.

Первое время Мари много плакала, потом ее чувства сами собой испарились. Домой он каждый раз приносил новый запах: свежий лесной, цветочный или амбровый. Она часто находила на его одежде волосы: светлые, темные, короткие, длинные, вьющиеся, и она не раз видела следы светлой, темной или перламутровой помады на рубашках. Она читала эсэмэски, которые хотела бы получать, слышала разговоры, которые предпочла бы никогда не слышать. Она чувствовала себя уставшей, разочарованной, но не ревнивой. Она сказала самой себе, что никогда не будет ревновать.

В автобусе, который вез их на сафари в пустыне, она сидела рядом с Камиллой. А рядом с Лоиком, вцепившись в него мертвой хваткой, сидела Франческа. Услышав телефонный звонок, Камилла готова была разразиться бранью. Но на другом конце провода раздался жизнерадостный голос Анны.

Обе женщины, прижавшись ухом к телефону (они не стали включать динамик), пытались не пропустить ни слова.

– Мне вас так не хватает, девушки! – говорила Анна, смеясь.

– Нам тоже тебя не хватает, – шепотом ответила Камилла.

– Я вас плохо слышу. Вы что сейчас делаете?

– Мы в автобусе, не можем громко говорить, – пробормотала Мари. – Может быть, позвонишь нам позже?

– Нет, потом я буду занята. Мы пойдем на пляж с Домиником. Я хочу, чтобы вы первыми узнали эту новость. У нас свадьба четырнадцатого августа в Париже.

– Вау! – произнесла Камилла.

Мари сделала ей знак, чтобы она говорила тише. Анна тем временем продолжала:

– Я хотела бы у вас спросить, согласны ли вы быть моими свидетельницами?

– Да, да, да! – воскликнула Мари, вскочив с места.

Пассажиры повернулись и с любопытством посмотрели на нее. Франческа что-то пробормотала на ухо Лоику. Гид приложил палец к губам, сказав: «Тсс!» Камилла положила телефон на сиденье под ногу, а Мари сразу же посерьезнела. Хотя внутри у них все пело и плясало.

– Я начинаю привыкать к нашим подпольным свиданиям, – прошептал Лоик.

Лежа обнаженными в постели Мари, любовники наслаждались отдыхом после бурных объятий.

Мари хотела бы ему сказать, что она тоже уже привыкла к ним и даже слишком привыкла. Она хотела бы ему признаться, что днем ей не хватает его и что она с нетерпением ждет наступления вечера. Но она не сделала этого. Ведь ей не пятнадцать лет, и она хорошо знает, чем кончится эта история. Это всего лишь отклонение от курса, которое закончится одновременно с круизом.

Она повернула к нему лицо.

– А ты не думаешь, что совершаешь ошибку, приобретая зависимость, избавление от которой не пройдет бесследно?

Лоик сжал ее в своих объятиях.

– Мне так нравится проводить время с тобой.

Мари с трудом удержалась от ответа. Ей так хотелось сказать: «Мне тоже», но вместо этого она твердила себе: «Только не скажи: я тоже…»

– Все хорошо? – спросил он.

– Очень хорошо, – ответила она, уткнувшись лицом ему в шею.

– Можно задать тебе вопрос?

– Разумеется.

– Скажи, ты не чувствуешь себя виноватой?

Она отодвинулась от него и рассмеялась.

– Неужели я похожа на человека, который испытывает чувство вины?

– Тем лучше. Я часто сам себе задавал этот вопрос. Теперь мне легче.

Она, конечно, могла бы внушить себе чувство вины. Она не сдержала данное самой себе обещание не приближаться более чем на метр ни к одному мужчине. К тому же формально она была еще замужем. С Родольфом все теперь прояснилось, и ей наплевать, если она нарушила супружескую верность.

– А ты чувствуешь себя виноватым?

Мари пожалела, что задала этот вопрос в тот момент, когда она почти коснулась его губ. Лоик вздохнул.

– Немного. Иногда мне кажется, что я изменяю Нольвен. Но, думаю, что это нормально… Я не дотронулся ни до одной другой женщины с момента нашей встречи.

– Я понимаю…

– И я знаю, что я не делаю ничего плохого. Кроме того, это сильнее меня, я не могу подавить в себе желание быть с тобой. Думаю, что именно поэтому я был так отвратителен с самого начала: я почувствовал опасность.

Она погладила его по щеке, а он еще сильнее прижал ее к себе.

Марианна была права, когда однажды вечером утверждала, что любви все возрасты покорны. Но любовь всегда разная. В двадцать лет она безусловная, иррациональная, страстная. Люди наивно полагают, что она продлится всю жизнь, и даже не могут представить, что однажды все закончится. Уверенность сопряжена с телесными желаниями, обещания вплетаются в планы на будущее. Она вспомнила свою свекровь, которая в день свадьбы посоветовала ей воспользоваться этой беззаботностью, которая не будет длиться вечно. Тогда она показалась ей пессимисткой, и Мари пообещала себе доказать, насколько мать Родольфа неправа. Разумеется, сама она воздержится от подобных советов для своих дочерей; хотя она и допускала, что во всем этом есть крупица истины. Любовь в сорок лет гораздо сдержаннее, рациональнее и осторожнее.

Но она бы предпочла ту, двадцатилетнюю любовь, когда не было никаких ограничений. Она бы и сейчас хотела полностью отдаться ей, забыв обо всем на свете. Разве не она пела на ухо Родольфу: «Я поделюсь с тобой всем, что умею, всем, что я стою, и всем, что имею, все мои недостатки станут твоими, а все мои удачи мы поделим пополам». Сегодня ее чувства были другими, потому что она входила в клан знатоков, отдающих себе отчет в том, чем все закончится.