Михаил Задорнов - Михаил Николаевич Задорнов

На что получил от меня не менее глупый ответ:

— Это веники.

Таможенник не поверил, позвал старшего офицера, чтобы тот ему посоветовал: отрывать листочки или нет? А вдруг в них наркотики? Офицер тут же признал меня, очень обрадовался. Сказал:

— Я все понял. Это вы везете для юмора, да? Проходите, проходите. — И на прощание с нехорошей, как мне показалось, улыбкой добавил: — Желаю счастья на американской границе!

Его насмешку я вспомнил, только прилетев в Америку. Это было как раз то время, когда любовь к русским за победу над коммунизмом и за разрешение снести Берлинскую стену сменилась в мире настороженностью. В каждом прилетевшем мужчине теперь виделся мафиози, а в женщине от 12 до 70 — проститутка, посягающая на хлеб местных профессионалок, защищенных государственным профсоюзом.

Когда я увидел, как трясут всех русских, заставляют открывать портфели, чемоданы, я понял, что сейчас у меня возникнут серьезные проблемы. Тем более что на американской границе меня уж точно никто не узнает.

Подходя к контролю, попытался придать своему лицу как можно более честное выражение. Но западные офицеры не реагируют ни на что, кроме спущенных по чиновничьей лестнице инструкций.

— Это ваш «дипломат»?

— Да.

— А что в нем?

— Ничего.

— Как ничего?

— Так, ерунда всякая.

— Откройте.

Я открыл. Он смотрел на мою «ерунду» еще дольше, чем наш таможенник. Мне даже стало его жалко, так он напрягся, глядя на мои веники.

— Что это такое? — спросил он с паузой после каждого слова, как робот, пытающийся найти общий язык с пришельцем.

После этого вопроса напрягся я. Но ему не стало жалко меня. А я действительно растерялся. Как ему объяснить? С чего начать? С истории строительства бань на Руси? Американцы не знают и не хотят признавать ничего из жизни других народов. Они уверены, что живут в единственно правильной стране на планете. Ответить: «Два веника»? Мой английский не настолько хорош, чтобы я мог найти в моем словаре слово «веник» по-английски. Да и потом, наверняка на английском «веники» означают предмет, которым подметают. Что я — такой чистюля, что прилетел со своими вениками? Вспомнил, как тот же мой друг учил меня: американцам не надо никогда говорить лишнего. Все детали, которыми грешит русская эмоциональная речь, вызывают у них головную боль и подозрение. Раз болтает — значит, запутывает. Во-вторых, ответы должны в точности совпадать с тем, что американец видит. Слова с картинкой обязаны сходиться. Это для них главное — чтобы сошлось! Иначе программы, вставленные в их мозг, дают сбой. А всем, что дает сбой, занимается полиция.

Вспомнив все это и указывая на веники, я ответил:

— Это два куста.

— Два куста? — недоверчиво переспросил таможенник.

— Да, два высушенных куста, — подтвердил я с максимально честным выражением лица.

Правда, тут же почувствовал, что мои слова все-таки не сошлись с его картинкой и еще с чем-то.

— Для чего же вы везете их с собой?

Я решил оставаться честным до конца:

— Для бани.

— Два куста для бани?!

Что-то в его программе разошлось окончательно. Он обратился к стоящим за мной людям:

— Очередь ко мне больше не занимайте.

Я понял, что попал надолго.

— Итак, два куста для бани? — переспросил он, напряженно пытаясь представить, как я буду в бане высаживать два куста.

— Да, для бани! — Все еще следуя советам друга, я старался не ляпнуть ни одного лишнего слова.

— А зачем вам два куста в бане? Объясните, пожалуйста!

Этим вопросом офицер был явно доволен. Словно поймал арабского террориста.

— Бить себя, — ответил я со всей честностью, на которую был способен.

— Бить себя? В бане?!

По его глазам я понял, что он стал с этого момента подозревать меня уже не в терроризме.

— Да, бить себя в бане. По спине. Вот так, — показал я жестом.

Наступила пауза. Таможенник нарушил ее первым:

— А вы в бане голый находитесь?

— Да.

— Вы что, мазохист?

— Нет. У нас в России все так делают.

— И все голые? И бьют себя?

— Именно так.

— У вас что, все — мазохисты?

Я был в отчаянии. Чем точнее я пытался ему объяснить, тем больше у него «не сходилось». И я предпринял последнюю попытку на своем немощном английском, состоящем из главных слов и интернациональных жестов:

— Эти веники я привез для своего друга в Нью-Йорке. Он из русских. Построил здесь баню. Русскую баню… У нас такие бани уже тысячу лет, с вениками. — Я объяснял медленно, по слогам, как для робота. — Я его буду вот так хлестать… Холестерин понижает!

Очевидно, на этот раз я наговорил много лишнего. Зато он понял из моей тирады слово «холестерин».

— Так, значит, это ваш друг — мазохист, а вы — садист, — сделал вывод таможенник и затряс головой, как бы желая стряхнуть с нее полученную от меня ненужную ему информацию. Так собака стряхивает капли, выходя из воды. — Фу, — выдохнул он, — сейчас проверим вашего друга. Телефон есть?

Меня отвели в офицерскую. Позвонили Юре:

— Вы знаете, что вам привез ваш друг из России?

Юра помолчал. Видимо, как компьютер, пролистал возможные мои ответы, соотнес с моим скудным английским, после чего сказал:

— Два куста из веток для моей бани.

Американцы так ничего и не поняли. Но меня отпустили. Потому что, слава богу, на этот раз у них сошлось!

Картина века

Молодому художнику дали задание от наркомата нарисовать картину «Ленин на Красной площади провожает полки на Гражданскую войну».

Художник очень волновался. Чтобы все получилось достоверно, он рисовал Красную площадь, сидя на Красной площади. В результате у художника получилась картина «Ленин провожает полки на Гражданскую войну, стоя на собственном Мавзолее».

В целом комиссия одобрила картину. Хотя долго совещалась, что закрасить: Мавзолей или Ленина? Большинством голосов было принято решение закрасить Ленина, тем более что вскоре весь народ собирался праздновать день рождения Сталина. Правда, могло показаться бестактным со стороны полков — стоять спиной к Сталину в день его рождения… Художник послушно развернул полки лицом к Сталину, и картина стала называться: «Сталин встречает полки, уходящие на Гражданскую войну»!

Новая комиссия указала на несовременность сюжета, поскольку уже начиналось строительство метрополитена. Художник превратил ружья в отбойные молотки, приоткрыл рот Сталину, и картина стала называться «Сталин говорит напутственную речь полкам красноармейцев, уходящим на строительство метрополитена». Картина звала за собой, тем более что на строительство метрополитена красноармейцы несли даже раненых. Особенно звал за собой на строительство метрополитена смертельно раненный красноармеец. Он лежал на носилках, а в руках у