Имитатор. Книга четвертая. Охота на охотника - Олег Рой

А еще так называется жанр, требующий в конце каждой серии оставлять главного героя в абсолютно безвыходной ситуации – чтобы спасти его в начале следующей. И не обязательно спасать именно положительного персонажа. Когда на Холмса, только что отправившего Мориарти в пучину Рейхенбахского водопада – ура, победа! как же, как же – сверху начинают сыпаться камни, это означает, что зло не уничтожено окончательно.

Клифхангер.

Вот он, этот «крюк»: перечень убийств, которые она уже привыкла называть «списком Шубина» или, когда находило дурное настроение, «загадкой Имитатора».

Именно этим делам и были посвящены аккуратные ряды фотографий над письменным столом Шубина: жертвы и их убийцы. Точнее, те, кто был за эти убийства осужден.

И галерея эта до сих пор не давала Арине покоя. Потому что чем дольше она – без ведома начальства, на собственный страх и риск – копалась в старых делах, тем сильнее крепла в ней убежденность: Шубин не напрасно сомневался в тех семи приговорах.

И ничего бы в том не было страшного, тем более стыдного… Ах, если бы в списке Шубина было не семь дел, а четыре! Но их было семь – и это было очень, очень плохо. Последние три не были последними хронологически, просто иллюстрирующие их фотографии завершали соответствующие ряды. Даже квадраты выцветших обоев под ними были темнее, чем под первыми, – как будто покойный добавил их к уже готовому «списку».

Как будто подсказал кто…

Собственно, Арина почти не сомневалась – кто именно.

Борька Баклушин, которого за глаза звали Бибикой, очень хорошо понимал, с какой стороны у бутерброда масло. Ведь управление собственной безопасности, которому положено высматривать тех, кто «кое-где у нас порой», отнюдь не всеведуще, а Баклушин был, разумеется, очень, очень аккуратен, так что его не только за руку никогда не ловили, напротив – в пример ставили. И карьеру он делал куда стремительнее не столь показушных коллег. Правда, ему все казалось – недостаточно. И когда подвернулся случай, Бибика не сплоховал. Разве можно упускать такой шанс! Если доказать, что хваленый Морозов, прославленный Халыч, легенда следствия, рыцарь без страха и упрека – что он «оборотень в погонах»… У-у-у! Это какой же карьерный рывок можно сделать!

Арине вспомнилось, как Александр Михайлович слушал: немного наклонив голову и едва заметно хмурясь. Как вздергивалась левая бровь, когда кто-то из студентов ляпал глупость:

– Стыдно, юноша! – Леха Груздь, вылезший с «умным» замечанием, сперва хорохорился, но быстро сник. – Что, видите ли, делать, если попадется парадоксальный выделитель вроде Чикатило, как с уликами работать, если такое бывает! Бабке Марусе у соседнего подъезда простительно, но вы-то будущий юрист! Впрочем, сегодня, наверное, даже бабке Марусе известно, что парадоксальное выделительство – миф, что несоответствие группы крови Чикатило и результатов анализа оставленных им биологических следов объяснялось всего-навсего ошибкой самой первой экспертизы. Признавать ошибку не хотелось, вот и придумали миф о парадоксальном выделительстве. Где вы вообще такое вычитали? Ах, в интернете… ну-ну. Нет-нет, я не против интернета, я даже не против того, что там лежит масса интересной информации. Но любую информацию следует проверять, прежде чем возводить ее в ранг факта. В том же интернете, кстати, есть подробные разъяснения и профессора Дубягина, и признание самой Гуртовой, и слова Иссы Костоева о том же… Что вы так на меня смотрите? Вам ничего не говорят эти фамилии? Что, неужели никому? Вершина, ну хоть вы-то в курсе?

– Следователь по особо важным делам Исса Костоев возглавлял следственную группу по розыску «убийцы из лесополосы», – сообщила Арина, потупившись. Ей было неловко. Не столько из-за того, что одногруппники сочтут ее выскочкой (умные не сочтут, а на дураков плевать), сколько потому, что перед Александром Михайловичем было стыдно за молчание однокурсников. – Гуртовая, не помню ее должность, была экспертом, по чьему заключению «убийца из лесополосы» имел четвертую группу.

– Дубягин криминалист, маньяка-людоеда поймал, несколько учебников написал, – подал голос Севка Мацеревич.

Арина облегченно вздохнула.

Морозов улыбнулся:

– Молодцы. Может, и напрасно я так рассердился. Но нельзя, недопустимо ограничиваться очевидным. Вы же будущие следователи. По крайней мере некоторые из вас. Вот приводят к вам якобы злодея: весь в крови, взяли над теплым еще телом, на ноже его отпечатки. И что? Вы сразу делаете вывод, что он – убийца? Может быть, да, но может быть, и нет. Проверять, проверять, и еще раз проверять. Иначе выйдет, как с Чикатило. Гуртовая всего лишь некорректно составила экспертное заключение, а в результате – еще двадцать одна отнятая жизнь. Вы только вдумайтесь – двадцать одна жизнь! Вот она, цена ошибки.

Студенты юрфака, где Арина училась, а Морозов преподавал, его обожали. А бывшие коллеги – и следователи, и оперативники, которые уж точно лучше прочих знают, кто чего стоит – при одном упоминании Халыча мечтательно улыбались – да, были люди в наше время!

И вот его-то Баклушин и вознамерился «разоблачить». Рассчитывая, по всей видимости, на колоссальный резонанс с участием СМИ и, как логичное завершение громкого дела – карьерный скачок для себя, любимого. Должность повыше, погоны посолиднее…

Откуда эта идея взялась в баклушинской голове, какие улики его подтолкнули к мысли о том, что Морозов – легенда следствия – преступник? Арина не знала. Да и какая разница! Самое страшное заключалось в том, что это было правдой. Халыч сам признался. Ну не глаза в глаза, а по телефону, голосовой почтой – но признался же! Но поверить – одно, а вот принять, что любимый учитель, что он всего лишь… Арина никогда, даже мысленно не произносила этого слова. Потому что, конечно, не «всего лишь», конечно, Халыча никак нельзя было причислить к «обычным преступникам». Да и преступник ли он, строго говоря? С точки зрения закона – безусловно, а если положа руку на сердце? Ведь он всего лишь покарал тех, кого не смогло покарать правосудие. Мерзавцев, каких любой нормальный человек был бы готов уничтожить собственноручно. Вот он и уничтожил. Справедливость восторжествовала… но какой ценой?

Не мне, повторяла Арина как мантру, не мне его судить. Но именно меня он попросил помочь. Она удалила то сообщение, но помнила наизусть не только каждое слово – каждую интонацию, каждый вздох, каждую паузу.

И если сейчас Александр Михайлович сам вышел на связь, значит, та опасность, от которой ему пришлось так стремительно скрываться, те нависшие над ним обвинения – значит, сейчас они рассыпались в прах? Или как минимум близки к тому. Значит, те три дела «о справедливом возмездии» Баклушин, как ни старался, повесить на Халыча не сумел.

Но ведь открывали список покойного Шубина еще четыре убийства! Открывали! То есть Шубин начал свое личное следствие именно с них! А там-то Морозов гарантированно ни при чем! Именно на них указывала комбинация «семерка пробел дефис пробел тройка» завершенная вопросительным и восклицательным знаком: семь минус три – что с ними?

Потому что Баклушин, потерпев неудачу с делами «о возмездии», может попытаться пристегнуть Морозова именно к этим, «чужим». Ибо обвинение против невиновного при желании слепить проще, чем против настоящего преступника. Такой вот парадокс. Вот только, ехидно нашептывал внутренний голос, откуда ты знаешь, что Морозов – ни при чем? Он же сбежал, разве нет? Эти сомнения были еще мучительнее, чем терзания по поводу «карательных» убийств. Арина изо всех сил старалась не слышать этого ехидного шепотка в собственной голове. Если Халычу не верить – то кому тогда? И вовсе он не «сбежал трусливо, когда запахло жареным». Если бы так, о нем сейчас ни слуху ни духу бы не было. Никаких таких сообщений. Да и уезжая – неизвестно на сколько, не зная, сможет ли вообще вернуться – он просил Арину разобраться с этими четырьмя делами. Разве виновный – стал бы? Нет, конечно, говорила себе Арина и на время успокаивалась, погружаясь в более конкретные и куда менее болезненные размышления. Три «морозовских» дела подсунул умирающему Шубину Баклушин. А первые-то четыре? Почему Шубин выбрал именно их? Почему решил, что это – серия? Чей след он в них почуял?