Бестиарий - Роберт Мазелло

Зверь был совсем близко, Рафик прикидывал, куда бежать дальше.

Может, он спрячется в пещере? Нет, подумал аль-Калли, это слишком глупо, вряд ли пленный полезет туда. И оказался прав. Вместо этого Рафик подбежал к оливковому дереву, нырнул под низко опущенные его ветви и, подвывая от страха, стал карабкаться по стволу.

Аль-Калли улыбнулся и обернулся к Якобу, тот ответил хозяину улыбкой. Они и прежде видели подобный сюжет… и знали, чем все это кончается.

— Ну и как долго, по-твоему, тебе удастся продержаться на дереве? — спросил аль-Калли.

Рафик закричал, этот крик подхватили звери, сидевшие в других пещерах. Лай, завывание, злобное шипение, пронзительный визг — все эти звуки сплелись в жуткую какофонию.

— У него была… — начал Рафик, — у него была…

Но закончить он так и не смог. Зверь развернулся всем своим длинным корпусом и направился прямо к дереву.

— Договаривай!

— У него была подружка!

— Кто она?

— Фатима. Фатима Сайяд.

— Где ее найти?

— В Тикрите! — с ужасом выкрикнул Рафик и вцепился в раскачивающуюся ветку. — На авеню Мартирс!

Аль-Калли обернулся и взглянул на Якоба, желая убедиться, что тот все записал. В руках у него был небольшой блокнот в кожаном переплете.

— Хорошо, — заметил аль-Калли. — Так-то гораздо лучше.

— Пощади! — закричал Рафик. — Имей сострадание!

Создание подобралось уже к самому стволу, как и ожидал аль-Калли. Приподнялось на толстых задних лапах, вытянуло длинное чешуйчатое тело в полный рост — на все четырнадцать футов — и поднесло голову к болтающимся пяткам Рафика. Тот тут же согнул ноги в коленях, подтянул к животу, и раздраженный неудачей зверь испустил гнусавый крик ярости. Видимо, сегодня он не был настроен на долгую игру.

Из пасти вылетел длинный язык и начал лизать голые пятки Рафика, тварь щелкала зубами, но никак не могла дотянуться.

Рафик всем телом вжался в ствол.

— Умоляю! — крикнул он. — Я сказал все, что знаю!

— Верю, — ответил аль-Калли. — Верю, что ты рассказал все.

А потом просто ждал. Зверь вытянул мощные передние лапы еще на фут или два, и одна нога Рафика оказалась у него в пасти. Затем он стянул его, визжащего и завывающего от ужаса, с дерева на землю. Рафик упал в грязь, весь израненный и в крови, и тут неким чудесным образом ему удалось вырваться. Он вскочил и забегал кругами, а когда оказался в нескольких ярдах от входа в пещеру, чудовище прыгнуло. Оно обладало силой льва и ловкостью и быстротой ящерицы. Прыгнуло и набросилось прямо на него. Рафик был почти не виден под навалившейся на него тушей, и не успел он вскрикнуть снова, как мощные челюсти сомкнулись на его горле.

Аль-Калли вздохнул — все самое интересное было позади.

Какое-то время Рафик сучил ногами, взбивая пятками пыль.

Монстр тряс и трепал его, словно игрушку. Затем вонзил клыки еще глубже. Рафик перестал брыкаться, лежал неподвижно, раскинув ноги.

— Записал? — спросил, не оборачиваясь, аль-Калли.

— Да, — ответил Якоб. — Сегодня же отошлю эту информацию нашим людям.

— Вот и славно. Найти девчонку будет нетрудно, а уж потом…

Аль-Калли наблюдал за тем, как зверь подтаскивал неподвижное тело к своей норе. Он предпочитал насыщаться в уединении. Вскарабкался на каменистый уступ, не выпуская из пасти добычу, затем скрылся в пещере, вильнув толстым хвостом.

Аль-Калли был счастлив. Его любимец, похоже, поправился, вновь стал самим собой.

— Я просил полицию оттеснить их еще на сто ярдов назад, но мне сказали, что это невозможно, — сердито проворчал Гандерсон, глядя из окна на улицу.

Пикетчики, выкрикивая призывы, с боем барабанов двигались по бульвару Уилшир.

— Улица — это общественная собственность, — заметил Картер.

— Но не тротуар перед входом в этот чертов музей!

Картер проследил за направлением взгляда Гандерсона и увидел, что напротив остановился фургон передвижной телестудии. Вне всякого сомнения, в вечернем выпуске новостей появится еще одна душераздирающая история о трагической гибели безымянной жертвы, которую они нарекли «человеком-загадкой», американского индейца, вынужденного применить насилие при виде того, какое оскорбление наносится останкам его предков. Со времени этого инцидента местные программы новостей не уставали изощряться на эту тему, описывали также и поиски (пока что безуспешные) тела погибшего. А участники различных ток-шоу и ученые мужи всех мастей дискутировали об антропологии вообще, обсуждали все «за» и «против». «Где кончается наука, — с трагическим видом вопрошал один из известных комментаторов, — и начинается уважение к усопшим?»

Картер устал слушать всю эту ерунду. Он извлекал из земли лишь кости, не людей. Окаменелые останки — не души, не священные сосуды. Какими бы бессмертными элементами они ни были наделены прежде — если наделены вообще, в чем он сильно сомневался, — все это давным-давно ушло, исчезло, испарилось. Нет на свете ничего мертвее окаменелых костей и прочих останков.

— Пришло еще одно предложение взять у нас интервью, — сказал Гандерсон и отъехал в кресле на колесиках от окна с таким видом, точно не мог более выносить всего этого беснования. — Для программы «Беседы с Ворхаусом».

Это было довольно популярное среди интеллектуалов шоу, которое показывали по кабельному телевидению. Такое серьезное и заумное, что обычный зритель его почти не смотрел.

— Я им сказал, что ты согласен.

— Что вы сказали? — так и вскинулся Картер.

— Я сказал, — холодно начал Гандерсон, — что глава нашего отдела палеонтологии, ученый, не только обнаруживший останки Мужчины из Ла-Бре, но и непосредственно находившийся на месте раскопок, когда этот несчастный упал в колодец, будет счастлив представлять на телеканале наш музей и объяснить, в чем состоят наши интересы.

— Но зачем вы это сделали? — воскликнул Картер.

Он ненавидел репортеров, все эти интервью, даже микрофоны, которые бесцеремонно суют тебе прямо в лицо, что происходило на протяжении всех последних дней, стоило ему подъехать к музею и выйти из машины.

— Да затем, что просто устал принимать весь удар на себя. К тому же, если уж честно, это была твоя вина.

Картер тут же прикусил язык, понимая, что если даст себе волю, то наговорит такого, что потом самому тошно будет. Он хорошо понимал, что здесь в действительности происходит. Понимал, что во многом виноват сам Гандерсон, который просто обожал стоять перед камерами — чем и занимался в самом начале — со скорбным лицом и торчащим из нагрудного кармана красиво сложенным шелковым платочком. Но именно Гандерсон все и испортил. Он вообразил, что подобная история лишь прибавит ему популярности, возвысит в глазах общественности, позволит сделать собственные имя и лицо неким синонимом музея, а на деле вышло совсем не то, что он ожидал. У истории выросли «длинные уши», за которые каждый был не прочь подергать, и чем больше говорил Гандерсон, тем больше неприятностей навлекал на себя и музей. Он наконец понял это и теперь хотел выставить перед общественностью нового козла отпущения, то есть его, Картера.