Замена объекта - Александра Маринина

- Мне не нужно было тебе все это рассказывать? Надобыло промолчать, да?

- Перестань, - поморщился я. - Я сам просил тебяразузнать все, что можно, про Аллу. Информация - главное оружие, не зря жеговорят: предупрежден - значит, вооружен. И я не кисейная барышня, чтобыоберегать меня от неприятной информации, а то я, не дай бог, расстроюсь. Я тебеочень благодарен, Свет, правда, честное слово, очень благодарен. Кcтати, как тыдумаешь, следствию уже известно, кто был любовником Аллы?

- К сожалению, да. Как раз сегодня я разговаривала с дамочкой,которая числится близкой подругой убитой, она сама мне рассказала, что с нейбеседовал следователь и она ему поведала о твоем отце.

Что ж, так тому и быть. Я хотел отличиться и доказать, чтоАллу Сороченко убили по личным мотивам, не связанным с бизнесом ее мужа, ноофициальное следствие перешло мне дорогу. Они сами занялись ее любовнымисвязями. Видно, версия с бизнесом никак не проходит. Но отличиться япо-прежнему хочу, я по-прежнему хочу доказать родителям, что я не никчемный ине тупой. И есть еще одна вещь, которую я хочу. Я должен попытаться защититьотца, что бы я о нем на самом деле ни думал. И сделать обе эти вещи можнотолько одним способом: доказать, что убийство возле театра было на самом делеубийством водителя-охранника Николая Кузнецова, а вовсе не убийством АллыСороченко, которая просто стояла рядом, иными словами - под руку попалась, подпулю подставилась. Только не думайте, что я в этом уверен и собираюсьдоказывать другим истину, в которой сам ни капли не сомневаюсь. Вовсе нет. Я незнаю, что стоит за этим чертовым убийством. Может быть, Аллу действительноубили из ревности или мести, и может быть, к этому действительно причастен мойотец. Я вполне это допускаю. Но если я хочу решить две свои задачи, то у меняесть для этого только одна возможность, только один путь, и я должен этот путьпройти, чтобы честно сказать себе: я сделал все, что мог. Если не получится -значит, не получится, не судьба. Но пробовать надо.

Мы со Светкой еще выпили, я проводил ее до самой квартиры(ночь все-таки, мало ли что), вернулся к себе и… растерялся как-то. Лечь спать?Или занять мозги любимым делом и вернуться к кассетам, запечатлевшим поведениекотов в отсутствие хозяина? Или сесть в кресло, налить себе еще стакан,завернуться в плед и впасть в черные мысли? Впрочем, нет никакой гарантии, чтоя не впаду в эти мысли, если попытаюсь уснуть или займусь кассетами.

Спиртное облегчения не приносило. После того как первойдозой удалось справиться со спазмом, толку от виски не было никакого, но я всеравно выпил еще. Почему-то начался озноб, я залез под горячий душ и стоял,наверное, минут тридцать, пока не почувствовал, что смертельно хочу спать.Быстро нырнул в постель, закутался поплотнее, свернулся калачиком и впал в тесамые черные мысли, которые отчего-то не утонули в виски.

Все- таки интересно устроены у человека мозги. Или этотолько я один такой неправильный? Никогда мужчина, изменяющий своей жене, невызывал у меня отрицательных эмоций. Мы, мужики, не кобели, просто мы -такие.Ну что с нами сделаешь? Все мои друзья-приятели-сослуживцы так или иначе, в тотили иной период своей жизни изменяли своим женам или постоянным подругам, и ярассматривал это как норму жизни. Подумаешь, большое дело! И вообще, как же безэтого? Без этого никак нельзя. Но как только дело коснулось моей семьи, моегоотца и моей мамы, оно сразу стало не просто большим - огромным. Потому чтовдруг оказалось, что, кроме самого факта физической близости с другой женщиной(не с женой, то есть не с моей мамой), в супружеской измене наличествует массапривходящих факторов, о которых просто не думаешь до тех пор, пока это не имеетотношения к тебе самому.

В голове по-прежнему звучала предательская «Il balen», аперед глазами стояла мама, растворившаяся в папином пении, в его божественномголосе, верящая каждой ноте, каждому звуку и украдкой вытирающая слезы. Ведьона думала, что это - для нее. А отец ее обманывал. Она, такая красивая, такаяспособная, не стала делать собственную карьеру, она посвятила всю себя служениюпапе и его голосу, она отказалась от многого желанного для себя в угоду нужномупапе, она выстроила свою жизнь для него и его искусства, и что он с этимсделал? Обманул ее, посмеялся над ней. Он предал маму. Она так ему верит, а онее предал. Она старается быть в его глазах женственной, привлекательной, неутратившей красоты, она надевает нарядные платья, делает сложные прически,тщательно накладывает макияж и верит, что у нее все получается, что все ейудается, что она для него по-прежнему хороша, любима и желанна. А на самом делевсе не так. Она не хороша, не любима и не желанна. Любимой и желанной для негостала молодая красавица Алла Сороченко, потому что ни одна женщина в пятьдесятпять лет не может быть желаннее двадцатипятилетней. Правда, Алле было не двадцатьпять, а чуть за тридцать, но сути это не меняет. Так мир устроен. И такустроены мы, мужики.

Мне было обидно за маму. Обидно так, что, если бы я умел, ябы, наверное, заплакал. И еще мне было обидно за себя. В своей жизни я делалдостаточно много неправильного, и такого, что не одобрялось родителями, ноказалось мне самому вполне приемлемым и даже нормальным, и такого, что былообъективно неправильно, и в глубине души я это признавал. И каждый раз родителиобъясняли мне мою неправильность и ставили папу в пример. Папа былолицетворением того, как можно жить, руководствуясь двумя понятиями: «надо» и«нельзя», а не понятиями «можно» и «хочу», как делает большинство из нас. Менявоспитывали в убеждении, что правильно - это так, как делает папа, а у всех, ктоживет по-другому, просто не хватает силы воли, ума, мудрости, выдержки,ответственности, преданности своему делу, любви к своему искусству, будь товокал, спорт или педагогика. Папа был образцом. А я был несовершенным и слабым,потому что не мог даже приблизиться к эталону, но я должен был к этомустремиться. Я мог быть недоволен словами или поступками отца, но я всегдаотдавал себе отчет, что я недоволен не потому, что отец сделал что-то плохое, аисключительно потому, что лично меня это не устраивает. Короче, если совсемпросто, то я не только любил папу, я уважал его. И что теперь? Как я могууважать человека, который предал свою жену, мою маму, выставил ее на посмешище,унизил ее, растоптал все то хорошее, что было между ними за тридцать пять летсовместной жизни, выбросил это хорошее на помойку как ненужный хлам!

И еще я вспоминал, как стоял посреди гримерки и выслушивалпапины слова о том, что я бездарный, глупый, непрофессиональный и никчемный. Явспоминал, сколько ярости и праведного гнева было в его голосе, и только сейчаспонимал, что же происходило на самом деле. Мой отец - великий артист,подозреваю, что даже покруче Шаляпина, он только что услышал, что на выходе изтеатра убита его любовница, его обуревают эмоции, которые он не может проявить,обнародовать, выплеснуть, а эмоции рвутся наружу, их невозможно удержать всебе, они в клочья раздирают внутренности и… И что же он делает? Он начинаеткричать на меня. Он находит подходящий объект - неудалого сына, и орет на него,оскорбляет, выпускает пар. Его охватывают боль, страх и отчаяние, но он -великий актер! - находит способ дать им волю, прикрыв фиговым листкомотцовского негодования. Он произносит слова, которых не слышит сам, онвысказывает мысли, которых на самом деле нет в его голове, по крайней мере втот момент. Может быть, он действительно считает, что такой сын, как я, неделает ему чести, но тогда, в гримерке, он думал вовсе не об этом, и не о своейрепутации он беспокоился, и не жалости знакомых он боялся. Все его нутросодрогалось и кричало: «Алла! Алла! Любимая! Как же я без тебя?» И этиистинные, искренние вопли своей души он ловко маскировал оскорблениями, которыевыкрикивал в мой адpec. Он просто заменил один объект другим. А рядом сиделамама и не понимала, что происходит в действительности.