На линии огня - Артуро Перес-Реверте

Педро тормозит, а чех достает из сумки «лейку», рысцой возвращается в конец колонны, наводит камеру на солдат. Их человек триста, прикидывает Вивиан. Кто-то вскидывает к плечу сжатый кулак, кто-то улыбается в объектив, но у большинства мокрые от пота лица остаются серьезны. Видно, что солдаты выдохлись после долгого марша и вид у них не очень бравый. И единообразие их облика оставляет желать лучшего: лишь немногие в стальных касках, в военной форме, в синих или коричневых комбинезонах, остальные в штатском – суконные или саржевые брюки, белые рубахи с засученными рукавами, альпаргаты. Скатанные одеяла, винтовки трех или четырех видов за плечами, иные вместо ременного уставного снаряжения приспособили веревки, а вместо патронташей – тяжелые парусиновые сумки или притороченные к поясу платки. Кто в чем и кто во что горазд, думает Вивиан. Создается впечатление неподготовленности. И даже слабости.

– Какие они все юные! – удивляется она.

Вместе с Таббом и водителем она выходит из машины и, прислонившись к борту, смотрит на идущих мимо солдат.

– Куда это они? – спрашивает Табб. – К Эбро?

Педро кивает, сплевывает себе под ноги и снова кивает. Потом косится на Чима, который продолжает снимать. Шофер обычно так словоохотлив, а сейчас из него слова не вытянешь. Ему явно не по себе.

– Эти ребята 1920 года рождения, только что призванные Республикой в ряды, – говорит он наконец.

– Боже!.. – восклицает Вивиан. – Взгляните на эти лица… Это же дети.

Она поворачивается к Педро, а тот – мрачнее тучи. Она никогда прежде не видела его таким.

– Да, им по восемнадцать лет… А иным – и по семнадцать.

– Бедные их матери, – взволнованно вздыхает американка.

– И бедная Республика.

– Это их называют «поскребышами»? – холодно осведомляется Табб.

Шофер, как от нестерпимой горечи, кривит рот:

– Их. А еще – «набор сосунков».

Командный пункт: в клубах табачного дыма входят и выходят, получая и передавая приказы, вооруженные люди в мокрых от пота рубахах. Пато Монсон поднимает глаза от полевого коммутатора и видит перед собой командира XI бригады подполковника Фаустино Ланду – он возвышается над ней, одна рука почесывает брюхо под рубахой, другая держит сигару. Рядом – майор Карбонелль и комиссар, которого все называют Русо.

– Оттуда не могу связаться… – Ланда тычет сигарой в тот угол, где среди вороха карт Марго и сержант Экспосито с отвертками и плоскогубцами колдуют над двумя рациями. – Можешь соединить меня по телефону, пока они не наладят?

Пато снимает наушники:

– Конечно, товарищ подполковник. С кем?

– С командиром Четвертого батальона капитаном Баскуньяной.

От этого имени Пато бросает в легкую дрожь.

– Сейчас.

Стараясь не отвлекаться на посторонние мысли, девушка вставляет штекер в одно из десяти гнезд. Потом снимает трубку, трижды крутит рукоятку. Сквозь треск и хрипы с того конца провода, связывающего Аринеру и восточную высоту, пробивается мужской голос:

– Лола, штаб Четвертого слушает.

– Командира части, пожалуйста.

– Кто говорит?

– Командир бригады.

– Момент.

Стараясь не замечать устремленных на нее мужских взглядов, Пато – воплощение безупречной деловитости – не сводит глаз с коммутатора, прижимает трубку к уху. И не спешит передать ее подполковнику, потому что хочет услышать голос Баскуньяны. Очень хочет.

– Я скажу, когда ответят, товарищ подполковник, – говорит она Ланде.

На миг ей кажется, что тот сейчас сорвет с нее наушники, но командир бригады лишь окутывается облаком сигарного дыма и нетерпеливо переглядывается со своими спутниками.

– Сейчас, сейчас, – успокаивает она.

Сквозь треск разрядов слышится отдаленный грохот. Бой, вероятно, идет у самого КП.

– Баскуньяна.

Пато чуть не вздрагивает. Молчит, плотно сжав губы, притискивает трубку к уху, ловит каждый отзвук только что прозвучавшего голоса. И делает вид, что никто пока не ответил.

– Алло, КП Четвертого слушает.

Внутренняя дрожь усиливается. Внезапно Пато сознает, что так крепко вцепилась в трубку, что ладонь стала влажной от пота.

– Баскуньяна на связи, – настойчиво и с нотками раздражения повторяет голос. – С кем я говорю?

– Одну минуточку, товарищ, – спохватывается наконец Пато. – Будет говорить товарищ подполковник.

Ланда хватает трубку – льется поток приказов и инструкций, меж тем как Пато поверх проводов и штекеров смотрит на гарнитуру, горько жалея, что не сообразила ее надеть. Потом прислушивается к разговору. Подполковник недоволен тем, как идут дела на высоте Лола: хребет по-прежнему в руках фашистов. Из ответов Баскуньяны можно понять, что его люди делают все, что могут, но столкнулись с ожесточенным сопротивлением и несут большие потери. В том числе – и от огня своей артиллерии: 105-миллиметровые орудия ведут слишком частый огонь с малой дистанции.

– Выбора у нас нет, Хуан, – убеждает его Ланда. – К полудню высоту надо взять… Нет, товарищ, нет у меня подкреплений… И танки еще не переправились на этот берег, а когда переправятся, толку от них будет мало: им не вскарабкаться на такую кручу. Это дело под силу только вам, пехоте, и никому больше. Ты и сам это знаешь. А потому крутись как можешь, умри – но сделай, сделай любой ценой и отговорок не ищи.

Ланда произносит все это, а сам искоса смотрит на Русо и качает головой, когда тот знаками показывает, чтобы командир передал трубку ему.

– Слушай, Хуан… – добавляет он. – Тут вот кое-кто сомневается в боевом духе твоих людей. А это никому не надо… Ты меня понял?

Комиссар продолжает делать знаки. И Ланда, сдавшись, протягивает ему трубку. Пато, стараясь, чтобы это было незаметно, рассматривает редкие белесые волосы, скопчески-гладкую кожу бледных щек, сощуренные глаза, спрятанные за стеклами очков, вписанные в круг красные звезды по углам воротника. Несмотря на жару, только он, как политический руководитель бригады, не снял френч. При взгляде на Русо почему-то кажется, что у него под влажной, как у рыбы, кожей медленно струится по венам ледяная кровь. Струится – и орошает очень опасный мозг.

Русо подносит трубку к уху. Две продольные морщинки появляются между бровей, словно собеседник находится перед ним и сильно его раздражает.

– Говорит Рикардо, комиссар Одиннадцатой, – сухо представляется он. – Ну да, разумеется… Знаю, что ты знаешь, кто я такой.

И замолкает. Рассчитанная пауза, звучная, как выстрел в затылок.

– А я, – продолжает он миг спустя, – очень хорошо знаю, кто ты.

Пато слушает, как Русо – теперь она, кажется, улавливает легкий иностранный акцент – произносит по адресу командира Четвертого батальона целую речь, где почти нескрываемые угрозы соседствуют с призывами во исполнение патриотического долга повышать революционное самосознание и дисциплину бойцов. И следовательно, усилить требовательность, направленную на то, чтобы каждый – от рядового до командира и комиссара – отчетливо понимал, что делает. И чего не делает.