Буря в полдень - Антанас Томасович Венцлова

Ведь даже людей, которых долго не видели, мы надеемся встретить прежними, забывая о том, что время оставило свой отпечаток и на них. Недолгий срок, во время которого я не видел Москвы, значительно изменил ее, она как бы постарела…

Когда мы с Костасом сошли на Курском вокзале, перед глазами еще стояла Балахна с друзьями и знакомыми, город Горький в зимней дымке. Мы, казалось, только что шли по замерзшей, покрытой снегом Волге, когда ударили зенитки и вдалеке загрохотали взрывы бомб. Кто-то сказал, что гитлеровцы бомбят автозавод и несколько раз уже угодили в цехи, где погибли люди… Теперь мы смотрели на Москву, стараясь распознать ее знакомые черты…

Да, без сомнения, это та же столица. Но сразу бросалось в глаза, что в городе куда меньше жителей. По-видимому, покинувшие город люди еще не вернулись в Москву. Многие выглядели похудевшими, и брились мужчины не всегда. Фронт проходил примерно в полтораста километрах — под Ржевом, Вязьмой и Гжатском, и немецкая авиация по-прежнему рвалась к городу.

Мы узнали, что в Москве почти нет топлива и большая часть города не обогревается. Оставшееся в холодных квартирах население жило впроголодь, но гордилось тем, что не покинуло своих домов. Иногда в целых кварталах отключали электричество, и квартиры погружались во мрак; тогда москвичи освещали их огарком свечи, керосиновой лампой. На стенах были расклеены плакаты, изображавшие Гитлера, его генералов и солдат. Витрины магазинов по-прежнему были защищены мешками с песком.

По вечерам в небо поднимались продолговатые серебристые аэростаты, напоминающие толстые сигары. Девушки в военной форме свисающими тросами переводили их с места на место — они легко подчинялись слабым женским рукам. Говорили, что тросы аэростатов не позволяют низко спускаться самолетам и точно бомбить.

В городе действовало несколько театров. Афиши объявляли о концертах. Но большинство учреждений, эвакуированных в Куйбышев и другие города, еще не вернулось. И все-таки Москва явно жила надеждой и как бы свыклась с лишениями. Как всюду, так и здесь война стала буднями, или, как писали тогда, бытом…

В Москве по-прежнему работало Верховное Главнокомандование и большинство членов Политбюро Центрального Комитета. Этот факт имел большое психологическое значение как для Москвы, так и для всей страны, показывая устойчивость, решимость любой ценой не отдавать столицу врагу…

Мы с Костасом попали в гостиницу «Москва». Большая современная гостиница в центре города, недалеко от Красной площади, была хорошо знакома нам еще с лета 1940 года, когда мы в ней жили. Внизу просторный вестибюль с газетными и сувенирными киосками, агентством связи, сберкассой. Повыше, на третьем этаже, находился ресторан. От второго этажа до пятнадцатого — удобные комнаты на одного, двух и больше. В каждой комнате — телефон, радиоприемник, ванная, душевая. Гостиница даже сейчас обогревалась, была горячая вода. Настоящее чудо.

Как мы заметили, теперь и позднее здесь жило немало писателей, даже тех, у кого были в Москве квартиры. По-видимому, они не могли работать у себя в неотапливаемых домах. Не раз я видел в вестибюле или лифте Илью Эренбурга, бледного, усталого от напряженной работы (почти всю войну он изо дня в день публиковал в газетах статьи и фельетоны, направленные против гитлеровцев, и репортажи с фронтов, где он часто бывал). Мы видели Петра Павленко, иногда Алексея Толстого, Валентина Катаева. Здесь часто останавливались писатели-воины, на несколько дней или более длительный срок приезжавшие с фронтов, — многие из них работали в военных газетах. Не раз пришлось встречаться с белорусскими писателями Янкой Купалой и Якубом Коласом, Максимом Танком и Михасем Лыньковым, Петрусем Бровкой и Аркадием Кулешовым, автором широко известной в военные годы поэмы «Знамя бригады». Иногда в гостинице жили Вилис Лацис, председатель Президиума Верховного Совета Латвийской ССР профессор-витаминолог А. Кирхенштейн, эстонский поэт, занимавший в Эстонии тот же пост, что Кирхенштейн в Латвии, — Иоханнес Барбарус. Короче говоря, здесь можно было встретить большую часть русских писателей и деятелей культуры всех республик…

В гостинице мы уже застали управляющего делами нашего Совета Народных Комиссаров Александраса Баужу{123}. Еще в буржуазное время он перевел на русский язык «Землю-кормилицу» П. Цвирки, в военные годы переводил рассказы различных наших писателей, а позднее сам стал известным писателем. Здесь находился и его заместитель Данелюс Петрила{124}. Они в Москву прибыли раньше нас. Их задачей было создать условия для жизни и работы представителей нашей республики в Москве. Здесь мы застали и Ромаса Шармайтиса, тогдашнего помощника А. Снечкуса. Этот скромный, трудолюбивый и добросовестный человек во время войны помогал нам налаживать печать в Москве и в уже освобожденной Литве. Он писал статьи, воззвания, редактировал газеты и книги, поддерживал связи с московскими типографиями — был незаметным, но незаменимым тружеником печати. Высокообразованный марксист, хороший знаток революционного движения в Литве, Ромас Шармайтис и для меня часто бывал хорошим консультантом во многих теоретических вопросах. (После Великой Отечественной войны он некоторое время был секретарем Правления нашего Союза писателей, а позднее стал директором республиканского Института истории партии.)

Постпредство на улице Воровского уцелело, к счастью, в него ни одна бомба не попала. Но теперь дом занимали райкомы партии и комсомола одного из районов Москвы. Наше правительство предпринимало шаги, чтобы вернуть здание. А до поры до времени приезжающие размещались в гостинице. Я помню, друзья в гостинице встретили нас своеобразным угощением — они где-то достали огромную копченую рыбину и хлеба. Этой едой мы кормились целую неделю; вскоре к нам примкнул еще и Йонас Марцинкявичюс, который по какому-то делу приехал в Москву чуть позднее нас.

Зачем мы оказались здесь? Наш Центральный Комитет и руководящие товарищи из Совета Народных Комиссаров, а также Юстас Палецкис с самого начала интенсивно заботились о трудоустройстве, питании, снабжении жителей, которые эвакуировались из Литвы. Благодаря этой работе уже существовала Литовская дивизия. Шла война, никто не знал, когда она кончится, и были нужны позарез свои литовские газеты и книги. Поэтому нас с Костасом и вызвали одними из первых в Москву, чтобы мы активнее помогли организовать работу литовской печати в Москве, а также готовить материал для прогрессивных органов американских литовцев — «Лайсве», «Вильнис» и «Швиеса». И товарищам на радио надо было помочь. Мы, конечно, были очень горды, что нас вызвали в Москву. О налетах мы думали мало, с ними, что ни говори, мы уже свыклись (во всяком случае, я, переживший страшную бомбежку Минска и бомбежки Москвы прошлым летом).