Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго - Андре Моруа

Барон Тейлор (получивший дворянство в 1825 году) попросил устроить чтение пьесы. Оно состоялось 10 июля 1829 года в «комнате с Золотой лилией» в присутствии всех друзей: Виньи, Дюма, Мюссе, Бальзака, Мериме, Сент-Бёва, обоих Дешанов, Вильмена и художников, завсегдатаев дома. «Виктор Гюго читал сам, и читал хорошо… – вспоминает Тюркети. – Надо было видеть его бледное и прекрасное лицо, а главное, пристальный, несколько растерянный взгляд его глаз, порою сверкавших, как молнии… Пьеса оказалась интересная, в ней было чем восхищаться, но в те времена просто восхититься считалось недостаточным. Полагалось восторгаться, подскакивать в экстазе, трепетать, полагалось восклицать, как мольеровская Филамента: „Ах, не могу больше! Ах, млею! Умираю от удовольствия!“ Словом, слышались нечленораздельные возгласы, более или менее громкий восторженный шепот. Такова картина в целом, подробности ее не менее забавны. Маленький Сент-Бёв вертелся вокруг рослого Виктора. Знаменитый Александр Дюма, еще не состоявший в раскольниках, с беспредельным восторгом размахивал своими большущими руками. Помнится, что после чтения он даже схватил поэта и поднял его с геркулесовой силой. „Мы вознесем вас к славе!“ – провозгласил он… Что касается Эмиля Дешана, он рукоплескал еще раньше, чем успевал услышать; щеголеватый, как всегда, он посматривал украдкой на присутствующих дам. Подали прохладительные напитки; мне запомнилось, как огромный Дюма с аппетитом поедал пирожные и бормотал с полным ртом: „Восхитительно! Восхитительно!“ Забавная комедия, последовавшая за мрачной драмой, кончилась лишь в два часа ночи…»

Четырнадцатого июля Комеди Франсез принял пьесу без голосования. Через три дня де Виньи прочел своего «Венецианского мавра» перед теми же литераторами и перед большим числом светских людей. «Слуга все докладывал, – говорит Тюркети, – о графах да о баронах». У Гюго атмосфера была романтическая и семейная, у Виньи – романтическая и геральдическая.

Виньи – Сент-Бёву, 14 июля 1829 года: «В пятницу, 17 июля, ровно в половине восьмого вечера, „Венецианский мавр“ воспрянет к жизни и умрет на ваших глазах, друг мой. Если вы хотите пригласить на этот мрачный пир тень Жозефа Делорма, место ему оставлено, так же как и для Банко…» Пьесу приняли столь же горячо, как и «Марион Делорм».

Всемогущая в те времена цензура разрешила «Мавра» к постановке, а «Марион» запретила. Министр виконт де Мартиньяк одобрил запрещение: он счел угрозой для монархии образ Людовика XIII, выведенный в драме. Виктор Гюго, полагая, что он не погрешил против истории, апеллировал по этому поводу к самому королю Карлу X и тотчас получил аудиенцию в замке Сен-Клу. В «Ревю де Пари», в статье, подписанной Луи Вероном, редактором журнала, сообщалось об этой встрече, в которой король выразил благосклонность к поэту, а тот говорил откровенно и почтительно; на самом же деле статью написал Сент-Бёв и она была подсказана Виктором Гюго. Он описывал, как напомнил королю, что теперь многое изменилось со времен «Женитьбы Фигаро». При абсолютной монархии оппозиция, вынужденная молчать, пыталась заявить о себе в театре; при конституционном режиме, имеющем Хартию, пресса становится предохранительным клапаном. Король обещал, что он сам прочтет четвертый, «опасный» акт. Он действительно прочел этот акт и подтвердил запрещение. Но поскольку Гюго как писатель был другом королевского престола, его пожелали успокоить монаршими милостями и предложили ему новое пособие – в две тысячи франков ежегодно. Гюго отказался в письме, полном достоинства.

Виктор Гюго – графу де ла Бурдонне, министру внутренних дел, 14 августа 1829 года

И тотчас же, с поразительной своей работоспособностью, граничившей почти с чудом, он принялся за другую драму – «Эрнани». Имя героя – Эрнани – взято из названия пограничного испанского городка, через который Гюго проезжал в 1811 году; по сюжету пьеса напоминала «Марион Делорм». Эпиграф состоял из немногих слов: «Tres para una» – «Трое мужчин на одну женщину»; один из них, молодой, пламенный и, как полагается, преследуемый властями человек, – Эрнани (подобие Дидье), второй – безжалостный старик Руй Гомес де Сильва, третий – император и король Карл V. Какими источниками пользовался автор, неизвестно. Несомненно, он обращался к «Романсеро», к Корнелю и к испанским трагедиям; развивая любовную тему, он, вероятно, почерпнул кое-что из своих писем к невесте. В «Эрнани» отражена и опоэтизирована драма, пережитая им самим вместе с Аделью. Борьба двух юных влюбленных против роковой судьбы вызвала воспоминания о его собственном прошлом. Дядюшка Асселин, этот буржуа и деспот, некое подобие Карла V, своей фамильярностью с хорошенькой племянницей не раз вызывал у Виктора Гюго взрывы бурной ревности. Предложение умереть после единственной ночи любви сделал в юные годы своей невесте и сам Гюго. Избранная Гюго обстановка позволила ему выразить свою любовь к Испании. «Эрнани» нередко сравнивают с корнелевским «Сидом». Сравнение справедливое. Условности различны, но в обеих пьесах та же атмосфера героизма. Правда, у Гюго больше напыщенности, он «злоупотребляет зооморфическими метафорами»: лев, орел, тигр, голубка.

Пьеса была написана с невероятной быстротой. Начал ее Гюго 29 августа, закончил 25 сентября, прочел друзьям 30 сентября, а в Комеди Франсез – 5 октября, и она была принята там без голосования. Цензура было воспротивилась, но все же дала разрешение, и прошел слух, что, желая вознаградить Гюго за обиду, нанесенную «Марион Делорм», театр поставит «Эрнани» раньше «Венецианского мавра». Альфред де Виньи вознегодовал. В кружке романтиков уже говорили о его ссоре с Гюго. Но Гюго напечатал в «Глобусе» письмо, исполненное чисто кастильского благородства: «Я прекрасно понял бы, если бы всегда, независимо от даты принятия пьесы театром, „Отелло“ ставили раньше „Эрнани“, но „Эрнани“ раньше „Отелло“? Нет, никогда!..»

Что же произошло? Вероятно, актеры Комеди Франсез, обиженные тем, что Виньи надменно третировал их на репетициях, сами предложили Гюго поставить «Эрнани» не в очередь. Но он знал, что его подстерегают, завидуют ему. Он написал Сент-Бёву: «Надо мной собрались черные тучи, вот-вот разразится ужасная гроза. Ненависть всей этой низкопробной журналистики так велика, что там уже не числят за мной никаких заслуг…» Действительно, «в разбойничьем вертепе газет» Жанен и Латуш уже точили оружие, которое должно было послужить и против «Отелло», и против «Эрнани». Этой общности Альфред де Виньи не желал признавать. Однако академик Вьенне одинаково порочил «двух этих молодых безумцев, которые своими дикими доктринами готовят для нас нелепую литературу». Гневливый классицист Вьенне приводил в качестве образца этого «авантюрного и разрушительного духа, все решительно ниспровергающего» три строки из «Венецианского мавра»:

Трагедия «Отелло» была поставлена первой, но великой битве предстояло произойти на представлении «Эрнани».