Салют из тринадцати орудий - Патрик О'Брайан

— Да, думаю, помню.

— Я неудачно выразился. Имел я в виду следующее: если он мог убедить окружающих поверить его словам, то для него это утверждение приобретало определенную степень истины, отражение веры других в его истинность. Со временем и при регулярных повторах эта убежденность становилась уверенностью, неотличимой от обычной фактической истины, ну, или почти такой же прочной.

Сейчас что-то не так было с мистером Фоксом. Стивен не мог сказать, в чем дело, но состояние живота пациента не нравилось ему ни визуально, ни на ощупь. Поскольку Фокс был довольно полнокровным, Стивен решил пустить ему кровь и дать слабительное.

— Неделю я буду вам давать лекарство и держать на диете, в это время вы не должны покидать каюту. К счастью, у вас есть кормовой балкон и отдельная уборная под рукой. В конце этого периода я снова вас осмотрю, и думаю, что застоявшиеся телесные жидкости рассеются, а опухшая, хорошо прощупываемая печень уменьшится. А пока что я выпущу несколько унций вашей крови. Пожалуйста, попросите Али подержать таз.

Али держал таз, кровь лилась — пятнадцать унций. Стивена растрогало то, что ее поверхность рябили немые слезы молодого человека.

Первые несколько дней Фокс испытывал серьезный дискомфорт и даже боли — корень ревеня, hiera picra [24] и хлористая ртуть работали со всей силой. Но переносил он это все стойко. Во время кратких посещений Стивен удивился при виде прямодушного простого Фокса, которого он знал только при стрельбе с кормовых поручней, захваченного наведением своего прекрасного оружия и наблюдающего за попаданием пули. Он не ворчал на слуг, к чему больные, особенно печеночные, весьма склонны. Но Стивен уже давно заметил его хорошее отношение к Али, Юсуфу и Ахмеду. Али, конечно, особый случай, но Стивену казалось, что малайский контекст тут более важен. Среди всего прочего этот язык требовал очень четкого различения статусов. Имелась целая серия выражений, которую представители разных рангов использовали в отношении друг друга, и находящиеся на вершине иерархии должны были постоянно получать напоминания об этом. «Но даже помимо этого, — размышлял Стивен, — может, в Малайзии ему будет легче. Это, в конце концов, его родная земля».

Секретарь Эдвардс большую часть времени во время лечения Фокса оказался не занят, и приятно было наблюдать за тем, как он расцвел и гораздо ближе познакомился с офицерами, обычно обедая или ужиная в кают-компании (там его сочли ценным приобретением). Во время визита Стивена в каюту посланника слышно было, как он смеется на квартердеке. В конце недели Стивен осмотрел Фокса, признал его здоровым и разрешил получасовую прогулку на палубе, но предписал по-прежнему умеренную диету.

— Никакой говядины или баранины, — машинально рекомендовал он.

— Говядина или баранина? Благие небеса, да мне вряд ли удастся злоупотребить ими. Я бы питался одной кашкой, если бы Али не сберег несколько престарелых кур. Что будет, когда их не станет — не представляю.

— Корабельная солонина не такая уж невкусная, — заметил Стивен.

— Вряд ли это можно назвать человеческой едой, верно?

— Две сотни наших соплавателей живут на ней.

— Железные кишки пахарей, — улыбнулся Фокс. — Они, без сомнения, предпочтут ее икре.

Подобного рода замечания неизменно раздражали Стивена, революционера в юности, а превыше всего, когда касались нижней палубы. Достоинства рядовых моряков он знал лучше большинства людей. Мэтьюрин собирался дать резкий ответ, но подумал хорошенько и удержал язык за зубами. 

— Удивлюсь, если это путешествие когда-нибудь подойдет к концу, — продолжил Фокс. — Вы знаете, где мы?

— Нет, не знаю. Но не удивлюсь, если мы окажемся где-то в сотне миль от суши. Последние несколько дней я наблюдаю увеличение числа глупышей, а во вторник с марса доложили о двух ост-индийцах, идущих с запада на восток. Как мне сказали, мы смогли ухватить хвост муссона, пусть и слабый.

— Как хорошо! Но все же, знаете, Мэтьюрин, после долгих часов лежания в каюте я пришел к выводу, что в этом одиночестве, бесконечном путешествии, бесконечном заключении, отдалении от общества, забот, активности есть что-то не столь неприятное... Если бы имелась перспектива подобающей еды, то я не был бы вовсе уверен, что желал бы завершения плавания. Многое можно сказать в пользу паузы в оживлении. — Он замолк, уставившись на переборку, а потом поинтересовался: — Интересно, знаете ли вы автора строк, которые я рискнул перевести?

Коль с ночи до прихода дня

Звонят колокола,

То сердце ноет у меня

За все мои дела [25].

По тону Фокса стало очевидно, что это прелюдия к исповеди, вызванной не крепкой дружбой или глубоким уважением, а одиночеством и желанием поговорить. Исходя из натуры стихов можно было вполне быть уверенным, что факты окажутся скабрезными, и Стивен не желал их выслушивать. Вернувшись к обществу, заботам и привычным условностям, Фокс безусловно пожалеет об откровенности. Он начнет обижаться на то, что Стивен обладает знаниями о его интимной жизни, а это сделает совместную работу в Пуло Прабанге гораздо сложнее. Сотрудничество и безразличие могут идти рука об руку, сотрудничество и обида — едва ли.

— Автор мне не знаком. Можете вспомнить оригинал?

— Боюсь, что нет.

— Античным оно быть не может — язычники, насколько мне известно из книг, никогда особо не предавались ненависти к себе или чувству вины по поводу сексуальной активности. Эти эмоции зарезервированы для христиан, с их исключительным чувством греха. Поскольку слова «За все мои дела» — явная отсылка к неблагим поступкам, приходится предположить их сексуальную природу. Вор не всегда ворует, а убийца не всегда убивает, но сексуальные инстинкты человека с ним все время, днем и ночью. И все же любопытно, как ненавидящий себя человек обычно преуспевает в сохранении самоуважения относительно окружающих, обычно принижая всех. Себя он мнит бесполезным существом, но остальные еще ничтожней.

Как мера против нежелательной конфиденциальности это сработало, но последние слова Стивен добавил в другом тоне, следуя собственным размышлениям, и они оказались слишком уж жестокими. Мэтьюрин с сожалением заметил, что ранил ими Фокса — тот с натянутой улыбкой произнес: «О, я вполне согласен» и пустился в крайне благопристойной манере благодарить доктора Мэтьюрина за его исключительную доброту в уходе за больным и за выдающиеся навыки в излечении столь неприятного недуга. Он сожалел о том, что оказался столь докучливым.

«Ну и где сейчас мое моральное превосходство? — спросил сам себя Стивен, направляясь по галф-деку к сходному трапу. — Тупость и непонятливость сработали бы гораздо лучше». Он уже собирался подняться, когда вниз пронесся мальчишка, прыгнул, чтобы обогнуть его, оступился и растянулся на палубе.