Иоанн Мучитель - Валерий Елманов

А вечером Малюта, с трудом изобразив на лице радость, хотя и чуточку смущаясь от того, что приходилось первый раз в жизни лгать царю, бодро излагал внимательно слушавшему его Иоанну:

— Холопишко тот, Ждан, в чести был у госуда… — и осекся, но мгновенно поправился: — у Подменыша окаянного. Вот и подловил его, когда тот по Китай-городу шастал, упросив тебе грамотку на поставец положить. Да и неповинен конюх. Подменыш тобой назвался, а тот и уши развесил. Сказывал он Ждану, что хочет так вот стражу стрелецкую проверить — справно ли она по ночам службу несет, али как? А боле конюх его с тех пор и не видал.

— Одежа-то на нем не царская была, — с подозрением поинтересовался Иоанн. — Почто твой Ждан поверил, будто государь перед ним стоит?

Но к этому вопросу Малюта был готов.

— Был у него, — начал Григорий Лукьянович — теперь его называли только так, «с вичем», — обычай такой. Оденет на себя одежу попроще и давай по Москве хаживать. Ходит да смотрит — как и что. Примечает все себе, да прислушивается. Иному ведь и есть что сказать, а пред царем обомлеет и молчать учнет. Простому же, такому как он сам, он о всех непорядках спокойно поведает. — На всякий случай Малюта даже избегал произносить слово «Подменыш», заменяя его безликим «он». — Хоть и таил он гулянья свои, но в палатах о сем ведали — шила в мешке не утаить.

— Далее, — буркнул Иоанн.

— А далее все, — развел руками Малюта. — Боле он ни словечка не сказывал.

— Плохо вопрошал, вот и не сказывал, — буркнул обмякший от блаженства, что все почти закончилось, Иоанн. — Завтра сам попытаю. Мне не солжет.

— Не выйдет, государь, — виновато потупил голову Григорий Лукьянович. — Помре он в одночасье.

— Ты что ж творишь?! — возмутился Иоанн.

«Эх, милая, выноси!» — Малюта набрал в легкие воздуха и, словно в пропасть бросился, твердо заявил:

— В том моей вины нет, государь. Ему и кнута всего раза два или три досталось. Видать, сердчишко захолонуло. Кто ж ведал, что он таким хлипким окажется.

— А проверю? — впился в него глазами Иоанн. — Али выкинул тело-то?

— Пошто? — возразил Малюта. — Яко чуял, что не поверишь свому верному слуге, да сам восхочешь на него подивиться, потому и оставил. Чист он те лом, окромя спины. Да и там лишь три малых полосы от кнута, не боле.

— Ну ладно, — разочарованно вздохнул Иоанн. — Иди себе, — и, заметив, как мнется Малюта, не торопясь со своим уходом, раздраженно спросил: — Чего еще?

— Ты, государь, про боярскую шапку сказывал, — робко заметил Скуратов.

— Шапка за самого Подменыша обещана была, — назидательно ответил Иоанн и махнул рукой разочарованному донельзя Малюте, мол, иди отсель, пока худа не вышло.

Спал царь впервые за последнее время спокойно, лишь под утро ошалело вскочил — пришла на ум новая мысль: «А один ли Ждан из простецов? Эдак, чего доброго, Подменыш к любому подойдет да попросит, дескать, чтоб его сторожу проверить, яду ему, Иоанну, в питье сыпануть. И ведь сыпанут. А почему ж нет, коль сам государь повелел? И как тут быть? Выходит, все ненадежны? Сменить? Так и Подменышу тоже все переходы ведомы. Помощников не сыщет, так он и сам в гости заявится. Это ж чудо, что он доселе не пришел». — И испарина обильно проступила на лбу.

— Так что ж мне делать-то, господи?! — жалобно воззвал он к иконам, с которых взирали на него мрачные, изможденные праведной жизнью и явно чем-то недовольные лики. Хмурилась даже богородица. Да что говорить о деве Марии, когда младенец на ее руках, и тот взирал на царя с неодобрительной ухмылкой, грозя маленьким крепким кулачком. Или казалось?

И вновь Иоанн заметался по своей опочивальне в поисках спасительного выхода, который, как ни крути, оставался один-единственный — бежать. Он (чце раз все как следует обдумал, пытаясь привести хаос сумбурных мыслей в относительно упорядоченное состояние, но другого не виделось. Уже утром Иоанн повелел собираться в дорогу, моля бога только о небольшой отсрочке — лишь бы Подменыш не удумал сотворить чего-нибудь в эти дни.

Не иначе как молитва до Всевышнего долетела — двойник промедлил, не торопясь сотворить свое черное дело, и до начала декабря так ничего и не произошло. К тому же Иоанн все свои последние ночи проводил не в ложнице, а в какой-нибудь из церквей, усердно молясь о собственном здравии.

Третьего декабря 1564 года он вместе семьей выехал наконец-то из Кремля, сопровождаемый многочисленной свитой и несколькими сотнями ратников. Следом за царским возком катила длинная вереница саней, на которых в числе прочих вещей лежала вся московская «святость»: иконы и кресты, украшенные златом и каменьями, гремела и дребезжала на ухабах плохо уложенная золотая и серебряная посуда. Не забыл Иоанн и про казну, повелев взять ее полностью. Все сопровождающие его — ближние бояре, дворяне и приказные люди — ехали тоже с семьями.

Тревога охватила всю Москву. Куда поехал? Зачем? Почему взял все с собой? Ответить не мог никто, даже ближние. Да что они, когда и сам царь на вопрос: «Камо грядеши?» — не сумел бы сказать ничего вразумительного, потому что не знал.

Поначалу ему показалось безопаснее всего скрыться в сельце Коломенском, и царский поезд направился на юг[53] от столицы. Там Иоанн пробыл всего неделю, но потом, сведав краем уха, что здесь бывал и его двойник, а стало быть, местечко столь же небезопасное, как и кремлевские палаты, повелел сызнова собираться в дорогу.

Выехали не сразу. Наступившая оттепель, а вместе с нею и дожди превратили дороги в кисель. Пришлось выжидать, но недолго — от силы неделю. Однако нет худа без добра. Зато теперь Иоанн знал, уверен был, что в Москву заезжать нельзя. Обогнув столицу проселочными дорогами, он перебрался в село Тайнинское на Яузе, но и там не нашел покоя душе, а потому провел в нем всего несколько дней.

Не зная, что придумать и где сыскать безопасное убежище, он отправился помолиться в Троицкую лавру — авось господь подскажет нужное. Молился истово. Стоя на коленях перед ракой святого Сергия Радонежского, он с такой силой ударялся лбом о крепкие каменные плиты пола, что к вечеру недовольно морщился от боли, осторожно щупая руками здоровенную шишку.

Зато теперь он точно знал, куда надо ехать — в Александрову слободу. Голос ему не грянул — осторожненько шепнул. Шел он откуда-то со спины, но когда Иоанн оглянулся, то никого не увидел. Донесся только звук прошлепавших где-то в отдалении шагов. Чьих? Понятно чьих: — чудотворца Сергия. Кто же еще мог подсказать такое, смилостивившись над божьим помазанником. Опять-таки и осторожные расспросы подтвердили истинность совета — не бывал в тех местах его двойник.

Пока ехали на очередное место, Иоанн, сидя в возке, задумчиво разглядывал спящих царевичей — десятилетнего Ванятку и семилетнего Федьку. Про них он уже давно, считай, чуть ли не в первый день после прочтения грамотки, зарекся, что выкинет из головы все черные мысли и не прикоснется ни к старшему, ни к младшему даже пальцем, не говоря уж о посохе. Ведь именно из-за них, из-за своих кровинушек, которых Иоанн иначе как отродьем в душе не величал, и встрепенулся проклятый Подменыш, невесть какими путями сведав, что мальцы тяжко хворают.