Мой человек - Наталия Терентьева

Ровно через месяц Поля, держа мои руки в своих, сказал:

– Я знаю, что ты откажешься, но я спрошу. Ты выйдешь за меня замуж?

Я не отказалась, кивнула, счастливая. Чем мне нравился Поля? Глазами. Глаза у Поли были редкостной красоты – большие, глубоко синего цвета, с длинными ресницами. Разве этого достаточно, чтобы выйти замуж? Нет, конечно, но остановить меня никто не мог. Мама попыталась, правда не очень настойчиво. Она всегда считала, что больше страдают те дети, чьи родители активно лезут в их жизнь, чем те, кто может сам совершать ошибки и сам расплачиваться за них.

– Если любишь, дочка… – вздохнула мама.

И я не стала особенно задумываться, о чем вздыхает моя мама.

Когда милая дама в загсе спрашивала нас по очереди, добровольно и продуманно ли мы совершаем такой серьезный поступок – вступаем в брак, она не смогла сдержать улыбки, проговаривая имя-отчество моего будущего супруга. Мне почему-то казалось, что сейчас захохочет мой папа, один из всех родственников пришедший на торжественную церемонию. Мама не пришла, сослалась на нездоровье и на то, что не успеет приготовить угощение – я позвала человек пятнадцать гостей к родителям домой. А папа стоял рядом и очень грустно на меня смотрел, и потом тоже грустно смотрел, когда уже все свершилось, и мы с гостями фотографировались на фоне буйно цветущей сирени и папиного красного автомобиля.

У меня до сих пор на полке стоит эта фотография: я смеюсь от счастья, стоя в платье собственного изобретения, на скорую руку сооруженном за три дня, с белым плюмажем на голове и огромным букетом, делавшими меня похожей на развеселую крестьянку, набравшую полную охапку цветов и часть из них водрузившую себе в растрепанные кудри.

Надо сказать, что перед свадьбой я проснулась в пять утра, отчего-то сильно нервничая, поскреблась в комнату к маме, у которой осталась ночевать, хотела с ней поговорить, спросить, не считает ли она мое решение опрометчивым, но мама спала, и я, не зная, чем заняться, дожидаясь судьбоносной встречи с Полей в загсе, взяла ножницы, сильно постриглась, а потом сильно накрутила волосы. Меняться так меняться. Теперь я не одна.

Рядом на фотографии стоит очень серьезный Аполлон, в великоватом пиджаке и желтом галстуке, с толстой золотой булавкой, купленной им специально к свадьбе, вытянув руки по швам, как будто готовясь ответить на заранее известный ему и, возможно, трагический вопрос. А по другую сторону, взяв меня под руку, печально смотрит в камеру мой обычно брызжущий весельем и энергией папа.

Каким-то образом папа понял про Полю то, что не сразу поняла я. Поля любил золото и драгоценные камни, мог купить на всю скромную зарплату большую печатку и любоваться ею несколько дней. А потом вдруг прийти без нее. И мечтать, как он купит еще одну печатку, другую, и выгравирует на ней свои инициалы и тогда уже никогда не утратит ее по воле злых людей.

Злых и завистливых людей Поля встречал всюду. И поначалу глубоко тронул мое сердце душераздирающими рассказами о тайных завистниках, недоброжелателях и просто бессовестных воришках, практически ежедневно лишавших Полю какой бы то ни было возможности заработать приличные деньги или хотя бы донести то малое, что ему, скромному труженику метрополитена, доставалось после того, как всё поделили между собой сытые, нахальные начальники.

Поля был, под стать своему уменьшительному имени, субтильным, с неразвитой мускулатурой, но высоким, быстрым и резким в движениях. На лице у него волосы росли плохо, Поля мог спокойно не бриться неделю, хотя, судя по паспорту, уже давно справил свое тридцатилетие. Но зато на спине у него клочками росла почему-то темно-рыжая и довольно длинная шерсть. Из-за крупноватого носа и черных маслянистых волос с необычным медным отливом его часто принимали за грека или цыгана… Кто он был на самом деле, я так и не успела узнать. Мне он казался внешне похожим на героя иранских мифов, если героя не кормить года два и не разрешать ему скакать на коне и заниматься тяжелой физической работой.

Однажды я решила сделать ему сюрприз и приехать, встретить его после работы. Вместе доехать домой, по дороге пообщаться… А то почему-то выходило так, что, приходя с работы, Поля был настолько уставший, что не мог ни слова со мной сказать. Разложит карты или домино – я еще до свадьбы знала, что он очень любит разные игры, – посмотрит на меня, вздохнет, сметет все длинной, худой рукой на край стола и ляжет спать. Поля мог проспать двенадцать часов кряду, а то и больше. Он уставал – под землей, без воздуха, тяжелая, ответственная работа… Поля работал диспетчером на станции «Тульская», отправлял поезда.

И вот я, взяв с собой бутерброды с его любимой белой рыбой и баночку хорошего пива, поехала на станцию «Тульская». Оказалось, что Аполлона Сучкова там никто не знал. Я поначалу не поверила. Ведь Поля столько рассказывал мне о тяжестях своей нервной, ответственной работы! «Попробуй пусти поезда не вовремя! Будет столкновение, пожар, катастрофа! Сижу, не отходя, не вставая, руки уже все скованы, тумблеры переключаю, пальца немеют, спину не чувствую – а не отойдешь! Смена!»

Первое, что пришло мне в голову, – он здесь работает по какому-то другому документу, у него есть другое имя, ведь я мало что узнала о его прошлом… Но в полностью автоматизированной диспетчерской, в которую я всеми правдами-неправдами прошла, находилась только одна женщина-техник, следила за тем, чтобы все компьютеры были включены и работали. Никаких тумблеров там в помине не было. И Поли тоже.

Я вернулась обратно домой. Поля уже лежал на диване и недовольно поглядывал на меня, пока я неторопливо раздевалась, думая, как же начать трудный разговор. Как следует рассмотрев, что я привлекательно одета (он разрешал мне одеваться так только на выход с ним), и заметив, что я достала из сумки баночку пива, Поля рванулся с дивана и, не очень хорошо нацелившись, врезал мне кулаком в лицо. Поля был ревнив.

Как он говорил потом, он целился в пиво. Но, к сожалению, попал мне прямиком в челюсть. Почему уцелели зубы – остается для меня приятной загадкой, не хочу ее разгадывать. Возможно, несмотря на не слишком усердное соблюдение мною в повседневной жизни правил ортодоксального православия, мой ангел-хранитель летал тогда рядом, и все, что мог сделать, это отвести Полину руку от глаз, куда тот явно метил, и ослабить удар по зубам.

Со свернутой набок челюстью я пошла к маме с папой. Мамы, к счастью, дома не было, а папа взял было дедушкино фамильное ружье, с великолепным резным прикладом, из которого последний раз стрелял прапрадедушка как раз перед русско-японской войной. Папа хотел раз и навсегда проучить Полю. Что-нибудь ему отстрелить, прострелить или хотя бы попугать. Но я пожалела папу, зная теперь хитрый и непредсказуемый нрав супруга. Могло произойти что-нибудь неожиданное, и ружье оказалось бы в руках Аполлона…

Кое-как мы с папой вдвоем вправили мне челюсть обратно. Мама, придя домой, напоила меня чаем с мятой и посоветовала все решать утром, на свежую голову. Мне казалось, я знаю, что мне хочет сказать мама, о чем попросить, но ни она, ни папа с мудрыми советами ко мне не лезли. Ждали, пока мудрость придет ко мне сама.