Гонец московский - Владислав Русанов

У Никиты имелось свое мнение насчет вреда, который один русский человек другому принести сможет, но спорить с дедушкой не оставалось уже сил.

С тех пор домовой нет-нет да и являлся парню по ночам. Садился в изголовье, перебирал волосы, будто вшей выискивал, но от прикосновения цепких маленьких пальцев уходила усталость, голова прояснялась, а утром хотелось горы свернуть. А еще дедушко оказался очень разговорчивым. И очень старым. Он помнил, что тревожило людей задолго до татаро-монгольского нашествия. Помнил времена, когда про Москву упоминали вскользь – небольшая крепостенка по-над слиянием двух рек, которая, неизвестно, простоит ли пару десятков лет или развалится, заброшенная за ненадобностью? Он не поучал, он просто рассказывал, но Никита слушал и не мог наслушаться.

Мудрости в маленьком, странном существе, которое по всем христианским установлением следовало бы гнать крестным знамением и молитвой, вмещалось столько, что на десяток чиньских мудрецов, о коих частенько упоминал Горазд, хватило бы. А еще домовой очень тонко чувствовал людей. Их помыслы, настроение, скрытую приязнь или неприязнь. Он и посоветовал парню не чураться дружбы с ордынцем – Улан-мэрген прямо-таки лучился восхищением и в самом деле почитал Никиту, как старшего брата. А в одну ночь сказал, что сердце франкского рыцаря полно тьмы и отчаяния. Мучает его что-то, грызет. Может, зависть, а может, совесть терзает за какой-то старый проступок. А скорее всего, и то и другое вместе. С тех пор Никита не слишком доверял слову крыжака. Правда, случая усомниться в его честности не было, но осадок-то остался… Зато Вилкас домовому понравился сразу. «Открытая душа… Такой человек враждует непримиримо, зато и дружит до гроба. Влюбляется один раз и навсегда, а если его чем обидеть, то не будет злобу таить, а выскажет все в лоб. Или в ухо кулаком съездит, чтобы неповадно…»

Так что к домовому следовало прислушиваться – вдруг опасность напророчит?

Но дедушко молчал.

Никита проверил, как ходит меч в ножнах.

Пока брат Жоффрей напяливал на голову шлем, больше похожий на горшок или ведро с дырками для глаз, Улан-мэрген натянул тетиву на лук. На его ловкость Никита надеялся больше, чем на щит и меч рыцаря.

– Ну что, готовы или как? – пробурчал Добрян. Ему-то снаряжаться не пришлось – всегда готов. Щит на руку бросил, топор из ременной петли при седле выхватил – и в бой.

– Готовы, – приглушенно ответил из-под шлема де Тиссэ. – Веди нас.

– Ну, поехали! Так… Напоследок! – Охранник поднял к небу палец с обломанным ногтем. – Какие бы вы бойцы знатные ни были, вперед меня не лезть. Очертя голову в драку не кидаться. Ясно?

Рыцарь промолчал, а Никита с Вилкасом кивнули.

– Да, еще! Татарина это не касается. Углядишь что, бей сразу. Места раньше спокойные были, да по нонешним временам – в чужом пузе срезень[90]лучше, чем в своем. Ясно?

Улан-мэрген оскалился, будто его командовать туменом поставили. Сразу наложил стрелу на тетиву.

Они проехали мимо настороженно поглядывающих купцов и по знаку Добряна свернули с торной дороги.

Вот тут уж Никита и сам ощутил запах гари. Застарелый и прогорклый.

Весь, по мнению Никиты, и в самом деле была не бедной. Крепкие рубленые избы-пятистенки на подклете. Не то что привычные по тверским землям полуземлянки. Глиняные большие печи – не чета каменкам. Овины, гумно, сенники…

Только все это именно что было. И не так давно. Может, пять, а может, шесть дней назад еще ходили бабы за водой к колодцу с журавлем, бегала между плетнями ребятня, играла в снежки. Степенно прохаживались мужики, обсуждая виды на будущий урожай, чинили конскую сбрую, ладили что-нибудь по хозяйству, плели лапти и резали ложки – а чем еще заняться мужику зимой? В общем, самое обычное село. В меру зажиточное, хотя на Руси испокон веков смердам[91]жировать особо не давали…

Теперь же вместо изб стояли обгорелые, полуразвалившиеся стены. Трупы домов.

Обугленные бревна жирно чернели под слоем блестящего, чистого-чистого снега.

Нетронутая пелена разлеглась от колодца до горелых раскоряк, бывших некогда общинным овином. И ничего. Даже птичьих или звериных следов. Только под легким ветерком едва заметно раскачивалось ведро над колодезным срубом.

– Дней пять назад снег шел, – подтверждая догадку Никиты, проговорил Добрян. – Он уже на остывшее пепелище падал…

– Кто ж так мог? – Улан-мэрген зябко повел плечами. Он так и зыркал по сторонам, не снимая стрелы с тетивы.

Еще месяц назад Никита, не задумываясь, ответил бы: «Твоя ж татарва и постаралась…» Но сейчас он смолчал. Мало ли кто? Места не глухие. Даже наоборот – очень наезженные места. По дороге не только купеческие обозы ездят. Вдруг обидели ненароком проезжих? Хотя… С другой стороны, какая же обида должна быть, чтобы вот так вот обойтись с людьми?

– Не нравится мне здесь… – пробормотал Вилкас. – Мерзко как-то…

Де Тиссэ только сопел. Из прорезей шлема вырывались облачки пара. Но ладонь с рукояти меча рыцарь не убирал.

– Кому же такое понравится? – не поворачиваясь, бросил Добрян. Он напряженно вглядывался в пожарище. – Посмотреть надо бы…

– Что смотреть? – пожал могучими плечами литвин. – Все следы снегом занесло. Вона целина какая!

– Могли обломки стрел остаться, раны на трупах. Если тела остались, само собой.

– Должны остаться! – уверенно сказал ордынец. – Зверья не было. Падальщиков. Ни воронов, ни лис с волками.

– Вот это мне и не нравится, – почесал бороду смолянин. – Должны были звери и птицы на запах человечины сбежаться. Особенно волки – на дармовщинку-то. Слышали, как завывают по ночам? А тут ни одного.

– Дым, – высказал предположение Никита. – Запах дыма может зверей отпугивать.

– Гарь застарелая, – возразил охранник. – Даже я чую. Да и когда пожарище воронов пугало?

– Я пойду, разведаю. – Никита спрыгнул с коня. – А вы по сторонам глядите.

– Не боись! – усмехнулся Вилкас. – Спину прикроем!

С первого же шага парень по колено провалился в рассыпчатый снег. Пошел неторопливо, внимательно прислушиваясь и приглядываясь.

«Возможно, трупы есть. Только снегом их занесло. Замело-заровняло».

Вот бугорок, выделяющийся на искристой глади. Не здесь ли лежит один из жителей сожженной деревни?

Поразмысли, парень вытащил меч. Осторожно потыкал сквозь снежную толщу.

Нет. Ничего. Смерзшийся труп – преграда нешуточная, сразу почувствуешь.