Ненавижу тебя любить - Анна Веммер

Обида за несправедливую ненависть бывшего сжимает сердце, но еще сильнее внутри все болит от того, что я причинила ему боль и даже не поняла этого. Разве можно не видеть, как человек, которого ты любишь, сходит с ума по другой? Почему я не увидела? Почему не ушла, когда еще можно было сделать это гордо и тихо?



Я порядком замерзаю, стоя на обочине. Похоже, придется идти к трассе и пытаться поймать попутку там. Ну, или возвращаться в дом, просить вызвать мне такси или зарядить телефон, но… не могу. Устала.

Накатывает какое-то странное равнодушие. Даже когда вдалеке появляется свет фар, я медленно поднимаю руку, внутри теплится лишь слабая надежда, что водитель остановится.

Останавливается. Из окна высовывается Вера, заспанная и недовольная, и кричит:

— Никольская! Ты меня неврастеничкой сделаешь! Садись в машину, быстро!

Мне не надо повторять дважды, я запрыгиваю в теплый салон и сразу же тяну заледеневшие руки к печке.

— Ну, ладно хоть одетая. Я думала, он тебя совсем на мороз выкинул!

— Да нет. Телефон просто разрядился. Я забыла о нем.

— И что? Эта сволочь не могла водителя вызвать?

— Он не знает. Я ушла… мы поссорились, и я громко хлопнула дверью. Фигурально выражаясь.

— Поссорились, — бурчит Вера. — Какое уникальное событие! В бардачке термос лежит, хлебни глинтвейна.

Горячее пряное вино согревает еще и изнутри. Я смотрю на пролетающие мимо темные деревья, вдыхаю запах корицы, имбиря и апельсина, и впервые в жизни не понимаю, что делать. У меня нет ни одного варианта, ничего, кроме тоски.

— Вер, скажи, я очень плохой человек?

— Чего?

— Я выяснила, почему Володя так вдруг изменился. У него был роман с Дашей. Потом ее убили. Помнишь, мы с тобой говорили об этом, и я сказала, что мне плевать? Он это слышал.

— А ты должна была алтарь ей соорудить? Или сдохнуть в процессе скорби? Чего он ждал-то, после того, что она тебе сделала?

— Он не знает. Я не сказала. Что толку теперь поливать дерьмом мертвую девчонку.

— Ну да, живую-то поприкольнее.

— Что делать-то, Вер? Он мне теперь Машку никогда не отдаст…

— Да ты все равно мой совет не послушаешь, — отмахивается Вера. — Но если тебе так интересно: забей. Забей на него на недельку-другую. Ты же знаешь его характер, дай ему перебеситься. Пусть подумает, подрочит там на свою Иванченко, а потом, когда отпустит, пообщаетесь.

— А Маша? Если он решит, что я отступилась?

— До пятницы время есть?

— Есть.

— Ну, вот в четверг вечером и звякнешь. А до этого времени — пропади! Отключи телефон, интернет, просто пропади и все. Ксюх, я тебе так скажу. Да, жалко мужика, такой смерти, как Дашке, никому не пожелаешь. Да, ему было хреново, ты ляпнула, не подумав, ему стало хреновее — ты виновата, я не спорю, надо следить за языком и все такое. Учитывая, что он в принципе к тебе прохладно относился из-за этого навязанного брака, допустим, это стало последней каплей. Но наказание должно быть соразмерно преступлению, верно?

— Наверное… не знаю.

— Ну, как не знаю? Убивать что ли теперь за пару ласковых в адрес бабы, которая, на минуточку, заслужила? Так что пусть справляется со своими страданиями. Не корми его эмоциями. Не злись, не психуй, не реви, не проси и не жалей. Пусть думает, что тебе на него плевать — и посмотрим, как запоет. Тем более что времени у тебя не будет. Я тут придумала, как тебе зарабатывать, не таская тяжеленные подносы…

Владимир

В окно я вижу, как Ксюша стремглав проносится через сад и скрывается за воротами. Ее больше нет рядом, но в воздухе висит мятный запах моего шампуня, смешанный с легким тоном вишни. Запах, который еще полчаса назад возбуждал до предела, а сейчас медленно убивает.

Я помню, как пришел домой раньше, в то время как они с подружкой сидели в гостиной, обсуждая какую-то хрень. Я не вслушивался в нее, я хотел только добраться до кабинета и нажраться, потому что…

Блядь. У нее не было никого, кто бы ее опознал, и я поехал в морг. Зная, что увиденное навсегда останется в памяти, все равно поехал, потому что какой бы сукой не была Даша, она не заслуживала полного забвения.

И я смотрел. И до сих пор смотрю в кошмарах на изуродованную женщину, которую когда-то любил. Иногда вижу вместо ее лица Машкино, иногда — Настино. Иногда она зовет меня оттуда, из блядского серого холодильника, обвиняет в том, что я не смог ее защитить. Ни ее, ни ребенка.

Я слышал брошенную легко, как обычную сплетню, фразу.

Одной больше, одной меньше…

Просто плюс один к статистике. Один труп. Одна сирота, связавшаяся с бандитами. Одна женщина, дочь человека, пустившего пулю в затылок Даше. Равнодушная, пустая женщина, рядом с которой я больше не мог оставаться.

А еще раньше я точно так же вернулся из больницы. Смотрел на Ксению, на жену, которую лишь формально интересовало, как дела на работе и каким цветом ей сделать маникюр. Смотрел и подыхал, а потом, запершись в подвале, выл, херача кием по бильярдному столу до тех пор, пока он не разлетелся в щепки.

— Если родится мальчик, назовем его Димкой, — щурится Даша, пытаясь дотянуться до ветки сирени.

— А если девочка? — хмыкаю я.

— То Машей. Красивое имя. Маша… Машенька. Машуня. Я бы тоже хотела, чтобы меня звали Машей. Хочу красивое имя…

— Маша, Даша — какая разница?

— Хм… да, ты прав. Лучше как-нибудь ярко… Азалия! Точно, я была бы Азалией! Круто?

Дашка смеется, оставляет в покое ветку и возвращается к стаканчику с мороженым.

— Идем к машине, я отвезу тебя домой.

— Ну, Вова-а-а, ну, давай еще погуляем? Пожалуйста! Пожалуйста! Умоляю!

— Даш, мне надо домой. Я приеду завтра, привезу тебе чего-нибудь. А сегодня переведу деньги на коляску.

— Никольский, скотина ты такая, ты думаешь, мне от тебя денег надо?!



— Боже, хватит! — морщусь я. — Даш, прекрати, мы уже об этом говорили. Я не отказываюсь от ребенка. Родится, сделаем ДНК-тест, я признаю его и будете жить в шоколаде. Это максимум, на который ты можешь рассчитывать.

— Потому что ты не бросишь свою малолетку? И вообще… ты охренел?! Какой ДНК? Ты мне не доверяешь? Ау, Вова, я тебя люблю вообще-то.

— Ну, между твоими «люблю» промежуток в пять месяцев. А детей, знаешь ли, и без любви иногда зачать можно.

— Ты ее любишь? — вдруг спрашивает она.

— Нет.

— Тогда почему с ней?