Роковая любовь - Франсуаза Бурден

Он сошел вниз на три ступеньки и прошелся по гравию. Как ему рассказать обо всем этом? И кому? Разумеется, прежде Максиму, но Нильса-то это касается больше, чем их!

Когда он вспомнил, как обошелся с Нильсом во время его неожиданного появления в Роке месяц назад, его охватило жгучее чувство вины. Сейчас он готов был простить брату что угодно.

Виктор обернулся и посмотрел на дом. Сколько же страданий должна была вынести мать, чтобы дойти до такого? Добрую часть ночи он пытался собрать воедино свои воспоминания. Записи, сделанные, в черном блокноте, соответствовали периоду тридцатилетней давности. Стало быть, в 1970 году ему было шесть лет, Максиму восемь, и, очевидно, они не слишком много понимали в ее горе. Этот блокнот, судя по всему, был ее единственной отдушиной, в нем она изливала свою боль, исписывая страницы тяжелыми откровениями, где были смешаны гнев, отчаяние и. ненависть. Отсутствие Марсьяля пожирало ее, неумолимо разрушало. Хотя он покинул их. мать ради другой, она продолжала испытывать к мужу безмерное обожание, которое убивало ее, сжигало на медленном огне. Даже любовь к детям не могла развеять ее горе. Знать, что Марсьяль счастлив вдали от нее,– это было страшной пыткой, беспрестанно буравившей ее тело и душу. С помощью кусачек она разрезала свое обручальное кольцо и бросила его в корзину с подвенечным платьем, но этот отчаянный жест не принес ей ни малейшего облегчения. Впрочем, она собиралась сжечь и свадебное платье в камине гостиной, но лишь боязнь пожара в доме, где на втором этаже спали ее сыновья, остановила ее.

Она ни разу не видела Анеке, но создала довольно точный ее образ, предполагая, что Анеке очень красивая, светловолосая, экзотичная, и возненавидела это существо всей душой. Пережевывая свою горечь, она отравлялась ею. Ежедневно, уложив сыновей спать, она яростно писала. Сначала это была школьная тетрадь, в которой она не могла выразить ничего, кроме своего безумного отказа. Нет, она не принимает уход Марсьяля, нет, она не может вынести, что он предпочел ей другую, нет, она не смирится никогда. Тетрадь, на которой отсутствовала дата, выдавала ужас первых дней, когда она оказалась одна,– мать отказывалась принять свою судьбу и только повторяла до бесконечности это «нет».

Черный блокнот появился позже. Он доказывал, что у матери было время для размышлений. В семидесятом году родился Нильс, и безмерное счастье Марсьяля выплескивалось во время визитов в Рок. Радость человека, у которого все так безоблачно, а он даже не пытался скрыть это, была невыносима для нее. И когда отец объявил сыновьям, что скоро познакомит их с «маленьким братиком», она рассвирепела. Мысль о том, что ее сыновья увидят шведку и внебрачного ребенка, сводила ее с ума. О, она прекрасно понимала, насколько тяжела атмосфера Рока, но не хотела, чтобы ее мальчики веселились в другом месте. Ведь, по сути, кроме них, у нее не было ничего, только этот ужасный дом, в котором она ощущала себя пленницей.

Продолжение было логичным и неотвратимым. Мать не видела никакого другого выхода, она должна была уничтожить шведку, убрать ее, как было написано в блокноте. И после этого – она была абсолютно уверена – все вернется на круги своя. Оставшись один, Марсьяль окажется уязвимым, он будет нуждаться в утешении, а совсем еще маленькому ребенку понадобится кто-то для воспитания.

Каждый вечер, словно в горячке, она перечисляла в блокноте все возможные способы достижения цели. Если ей претило воспользоваться ножом, то был еще револьвер Марсьяля, который тот оставил ей перед уходом, но она не знала, сумеет ли справиться с оружием.

Ведение дневника, должно быть, возбуждало ее, доставляя нечто вроде извращенного удовольствия. Чтобы не быть застигнутой врасплох, она ждала, пока мальчики заснут, и только тогда поднималась на третий этаж в самую большую мансардную комнату. Там она вся предавалась убийственным фантазиям. Воображая сцену мести и особенно встречу после долгой разлуки, она, кажется, вовсе не задумывалась об аморальности предстоящего. Обрести вновь Марсьяля – было целью, для достижения которой все средства хороши. Она заранее отпустила себе все грехи. Поправляя одеяла сыновьям, она обещала себе, что их отец скоро вернется. Потом она шла на кухню испечь пирог на завтра, откладывая момент, когда, крадучись, отправится на третий этаж, раскроет блокнот в черной клеенчатой обложке и продолжит свою писанину. Часы, проведенные за маленьким столиком в стиле Людовика XV, стали смыслом ее жизни, и ни жара, ни холод, царящие в мансарде, не могли ей помешать.

Первый раз она приехала в Каор и припарковала машину в нескольких метрах от дома, где Марсьяль предавался безумной страсти. Уставившись в фасад дома, она размышляла. В тот день она не решилась сделать шаг, но, пока ждала, заметила Марсьяля, спешащего по тротуару домой. Его цветущий вид, его радостная улыбка влюбленного мужчины породили в ней новую волну ненависти. В тот день она вернулась ни с чем, но исполнилась решимости довести дело до конца.

Вторая поездка в Каор была удачной. Она написала это без упрека и сожаления, твердым почерком. Ей помог случай. В десять часов утра Анеке была одна, как мать и предвидела, если не считать мальчугана, который едва мог ходить, еще не говорил и послушно играл в манеже посреди гостиной.

Мать не доверила блокноту все подробности, кроме той, что потаскуха как раз мыла окна. Вероятно, Анеке отказалась ссориться с женой Марсьяля, не зная, что ей сказать, и хотела прекратить разговор. Демонстрируя свое безразличие, она влезла на стремянку и снова взялась за тряпку. Револьвер, лежавший в сумочке наготове, сразу оказался бесполезным. Достаточно было простого толчка, и Анеке, оставив в руке убийцы платок, до того небрежно завязанный на плечах, полетела вниз.

Удостоила ли их мать хотя бы единственным взглядом ребенка, прежде чем выйти из комнаты? Об этом она не писала, но зато отметила другое: в момент, когда она покидала дом, она некстати столкнулась с этим типом.

Последняя страница одновременно выражала и ее триумф, и ее беспокойство. Марсьяль обязательно вернется с отвратительным малышом. Этот малыш слишком мал, чтобы помнить о случившемся, и он не может стать неудобным свидетелем, но ей следует принять его со всей привязанностью. И потом, всю свою жизнь, она будет приговорена терпеть его. Убеждать всех, и Марсьяля первого, что она любит его. Как будто это можно вообразить! Нет, он никогда не станет ее третьим сыном, но она чувствовала себя способной сыграть эту роль, это была та цена, которую она заплатит за то, что ее муж вернется и останется с ней. Ее передергивало от отвращения, когда она представляла, как будет играть любящую приемную мать, но она сумеет, она в этом не сомневалась, пусть даже ненавидеть малыша придется молча.

На этом записи в черном блокноте обрывались.

О том, что не было написано, Виктор читал между строк. Три раза подряд он перечитывал блокнот от корки до корки. Ужаснувшийся, негодующий, удрученный. В некоторых местах, ослепленный слезами, он вынужден был водить по бумаге пальцем.

Запрокинув голову, он пытался разглядеть то самое окно на третьем этаже, но крыша была слишком высока. Вычерченный на фоне молочного неба элегантный фасад словно насмехался над ним. За этими стенами их мать стала безумной, задумав, а потом и осуществив преступление, которое невозможно простить. Теперь, по прошествии многих лет, это безумие, слепыми свидетелями которого были они с Максом, вызывало отвращение. Будучи детьми, они видели мать такой нежной, хотя и убитой горем, и это вызывало восхищение. В его памяти сохранилось, как мать рассказала им о драме, постигшей отца. Она превосходно сыграла сострадание и попросила их, затаив истинные чувства, принять этого бедного крошку. Появление в доме Нильса было пережито ими как счастливое событие.