Песнь Кали - Дэн Симмонс

Затем, оставив позади район жилых домов, мы оказались в трущобах – среди множества сложенных из камней и джутовых мешков жилищ и многоярусных конструкций из старых щитов, листового железа и выцветшей на солнце фанеры. На открытой площадке испражнялись, сидя на корточках, двадцать или тридцать мужчин. Чуть подальше, на каменистой террасе, расположились молоденькие девушки. Сидя позади своих младших сестренок и братишек, они тщательно выбирали вшей из их спутанных волос. Когда мы проходили, от нас шарахнулся какой-то тощий пес, но никто здесь, судя по всему, не испытывал никаких чувств из-за появления чужаков на своей территории. Из глубоких теней дверных проемов лачуг за нами следили человеческие глаза. Время от времени откуда-нибудь выбегал ребенок с протянутой рукой, но окрик невидимого взрослого тут же возвращал его обратно.

Неожиданно воздух наполнился едким запахом благовоний. Мы миновали ветхое зеленое строение. По звуку колокольчиков и доносившемуся из внутреннего дворика нестройному пению можно было заключить, что это храм. Возле зеленого храма старуха с внучкой выгребали из большой корзины коровий навоз и лепили из него горючие лепешки размером с гамбургер для вечернего огня. Стена храма на протяжении футов тридцати была в несколько рядов облицована вылепленными вручную кругляшами, разложенными для просушки. На другой стороне грязной немощеной улицы несколько человек делали бамбуковый каркас для хижины размером не больше переносной туристской палатки. Перестав беззлобно перекрикиваться, они молча проводили нас взглядами. Если у меня и оставались некоторые сомнения по поводу того, являются ли мои провожатые капаликами, то теперь их окончательно рассеяла тишина, сопровождавшая нас по пути.

– Далеко еще?

Снова начинался дождь, а зонтик я оставил в гостинице. Мои белые штаны покрылись грязью до самых коленей. Светло-коричневым башмакам никогда больше не удастся вернуть прежний вид.

Я остановился и снова спросил:

– Далеко еще?

Коренастый в хаки оглянулся и мотнул головой. Он показал пальцем на стену серого промышленного здания, показавшегося сразу же за морем лачуг. Последнюю сотню метров нам пришлось взбираться по раскисшему склону, и я дважды падал на колени. Верхушку холма окружал сетчатый забор с колючей проволокой сверху. Сквозь сетку я увидел ржавые металлические бочки и пустые железнодорожные ветки между зданиями.

– Что теперь?

Я оглянулся и окинул взглядом панораму трущоб. Жестяные крыши были придавлены бесчисленными камнями – черное на сером. То там, то здесь в темных проемах виднелись огни. Далеко, в той стороне, откуда мы пришли, плотная дымка скрывала из виду многоквартирные дома. Дым поднимался от сотен костров и растворялся в серо-коричневом небе.

– Пошли.

Высокий отогнул кусок проволочной сетки.

Я заколебался. Сердце бешено стучало – и не только из-за подъема по склону холма. Меня наполняла пьянящая, холодящая живот легкость, которую можно ощутить, встав на край трамплина.

Наконец я кивнул и шагнул в образовавшуюся в заборе дыру.

На территории завода царила тишина. Теперь я понял, насколько привык к постоянному гулу человеческих голосов, к движению… к людям в этом перенаселенном городе. А здесь по мере перемещения от одного затененного прохода к другому тишина постепенно становилась такой же густой, как и влажный воздух. Я не мог поверить, что этот производственный комплекс еще работает. Небольшие кирпичные здания почти сплошь заросли сорняками и вьющимися растениями. В расположенном высоко в стене окне, состоявшем когда-то не меньше чем из сотни квадратных стекол, уцелело не больше десяти-двенадцати. На месте остальных зияли черные дыры с зазубренными краями, сквозь которые время от времени порхали маленькие птички. Повсюду виднелись пустые бочки, когда-то ярко-красные, желтые, голубые, а сейчас покрытые коростой ржавчины.

Мы свернули в еще более узкий проход, этакий cul-de-sac[4]. Я резко остановился. Рука невольно потянулась к нижнему правому карману рубашки-сафари, к тяжелому, размером с кулак камню, который я подобрал, пока мы взбирались по склону. Может показаться невероятным, но, очутившись здесь, я испытывал не страх, а лишь сильное любопытство по поводу того, что эти двое собираются делать дальше. Я бросил взгляд через плечо, чтобы убедиться, что сзади никого нет, мысленно наметил пути к отступлению в лабиринте проходов и снова повернулся к двум капаликам.. «Присматривай за коренастым»,– твердила мне какая-то часть рассудка. – Туда.

Тот, что в хаки, указал на узкую наружную деревянную лестницу. Дверь наверху находилась чуть выше, чем полагалось бы на обычном втором этаже. Кирпичную стену покрывали заросли плюща. Окна отсутствовали.

Я не тронулся с места и крепче сжал в руке камень. Мои провожатые подождали, переглянулись, резко повернулись и пошли обратно – в ту сторону, откуда мы пришли. Я отступил вбок, встал спиной к стене и позволил им уйти. Они явно и не ждали, что я последую за ними. Некоторое время до меня доносился шум их шагов по гравию, но вскоре тишину нарушало лишь мое тяжелое дыхание.

Я посмотрел наверх, вдоль крутой лестницы. Высота стен и узкая полоска неба вызвали у меня легкое головокружение. Вдруг из темного пространства под крышей вылетела стая голубей и тут же устремилась прочь. Их крылья хлопали точно ружейные выстрелы. Они кругами поднимались в свинцовое небо. Для половины четвертого пополудни казалось слишком темно.

Я вернулся на место пересечения проходов и посмотрел в обе стороны. Не более чем через сто шагов все терялось во мраке. Я ощущал в руке прохладу и тяжесть камня, орудия пещерного человека. Его гладкая поверхность была испачкана красной глиной. Я поднес камень к щеке и снова посмотрел на дверь, видневшуюся футах в тридцати вверху. Стекло в ней было замазано краской – и, похоже, давно.

На секунду прикрыв глаза, я успокоил дыхание. Затем, опустив камень в карман рубашки, начал взбираться по прогнившей лестнице навстречу неизвестности.

…Ты, шлюха Калькутта,

Ты мочишься желтой проказой, как желтушной мочой,

Как великой художественной фреской…

Тушар Рой

Комната была очень маленькой и очень темной. Небольшая лампа – открытое пламя, потрескивающее над поверхностью прогорклого масла,– стояла посреди квадратного деревянного стола, но и ее слабый свет поглощался висевшими со всех сторон рваными черными шторами. Помещение напоминало не столько комнату, сколько убранный в черное склеп. У стола в ожидании стояли два стула. На неровной поверхности стола лежала книга, название которой трудно было разобрать при слабом свете. Но я понял, что это за книга, и не разглядывал обложку. «Зимние призраки», сборник моих стихов.

Открыв дверь, я сначала попал в коридор, настолько узкий и темный, что я чуть не улыбнулся, вспомнив аттракционы в парке Ривервью. Плечами я задевал отслаивающуюся с обеих сторон штукатурку. Спертый воздух пропитался запахом древесной гнили и плесени, навевавшим воспоминания о том, как. я в детстве лазил под наше зарешеченное крыльцо, чтобы поиграть там в темноте и сырости. Я не стал бы входить в этот узкий коридор, если б сюда не просачивался слабый отсвет масляной лампы.