На скалах и долинах Дагестана. Перед грозою - Фёдор Фёдорович Тютчев
Шрифт:
Интервал:
Только для двух человек в мире это распоряжение не имело никакой силы: для дочери Павла Марковича Ани и для его старого и верного денщика Савельича, служившего ему в те времена, когда он только что принял роту, а этому шел вот уже двадцатый год. Времена не малые. Впрочем, без особой нужды и Савелий не входил, а ждал, когда полковник, прочитав последнюю бумагу, клал ее на стол, снимал очки и прятал их в футляр. Тогда он под каким-нибудь предлогом являлся в комнату, и между ними завязывалась беседа, темой которой были только что прочитанные известия. В сущности, говорил один полковник, а Савелий только слушал, изредка позволяя вставлять свои замечания, не лишенные здравого смысла, а подчас и злой иронии.
Вот и на этот раз, не успел Павел Маркович положить на стол возле чернильницы, изображавшей развалину башни, сильно потертый кожаный футляр с очками, как дверь отворилась и в кабинет с подвязанным на животе фартуком и с засученными рукавами кумачовой рубахи вошел Савелий. Это был невысокого роста, худощавый человек лет сорока двух-трех, с небольшой головой, гладко, как тогда выражались, "под барабан" остриженный, с морщинистым лицом, на котором как-то особенно бросался в глаза большой красный нос с синими жилками. По поводу этого носа между Савелием и полковником происходила резкая разногласица. Савелий утверждал, что в цвете и форме его носа причиной был мороз, а Павел Маркович обвинял в этом водку. Кто из них был прав — неизвестно. Вернее всего, и тот, и другой, так как Савелий действительно однажды сильно отморозил себе все конечности, причем лишился даже большого пальца на левой ноге. Несомненно, что и нос его пострадал очень сильно, но в то же время несомненна была и его приверженность к рюмке, обладающей, как известно, способностью красить слишком часто заглядывающие в нее носы.
— Ты чего? — спросил Павел Маркович вошедшего денщика. Этим вопросом он встречал его всякий раз в течение нескольких лет. И всякий раз Савелий, как затверженный урок, отвечал одним и тем же:
— Послышалось, быдто звали.
— Нет, не звал, — задумчиво отвечал Панкратьев и добавлял, как бы про себя: — Вот почта пришла.
— Знаю, — презрительно покосился Савелий на груду распечатанных и сложенных в одну кучку конвертов. — Все одно и то же, писарское изделие, сколько годов смотрю, самое нестоющее дело.
— Ты думаешь? — насмешливо прищурился Панкратьев. — Философ тоже! Впрочем, в иных случаях ты, пожалуй, прав, и я скажу: нестоящее дело. Прежде меньше писали, а толку было больше. Теперь писать стали больше, а толку стало меньше. Особливо из Петербурга когда пишут, читать тошно, такая ахинея. Руками разведешь. Мне думается, кабы тех, что там пишут, в кабинетах сидя, привезти сюда, да через год времени дать прочесть их же писание, они бы открещиваться стали, чего доброго, пожалуй, обиделись бы даже: как могут думать, будто бы это они такую ерунду писать могли. Право, так.
— А про Шамиля что слышно? — спросил Савелий.
— Пишут, что полковник Клюка здорово расчех-востил его на Койсуйской переправе. Все значки побросал, едва успел спастись, мюридов же его полегло несколько сотен. Двоих наибов в плен взяли. Словом, виктория одержана знатная.
— Вот и славу Богу! Стало быть, и войне конец, — с оттенком скрытой насмешки произнес Савелий. — Скоро, значит, можно и по домам расходиться.
— Ну, скоро-то, не скоро. До конца еще далеко, а все-таки спасибо Клюгенау. Настоящий кавказский вояка. Главное дело — ходит шибко, а с этими голод обыми чертями вся сила в шагах. Пуще всего не давать им опомниться, а бить и бить по загривку, пока не ошалеют и пардону не запросят. Вот Клюка-то так и делает. 2 октября из Темир-хан-Шуры выступил, 11-го взял без выстрела Гергебиль, через несколько дней на Аварском Койсу у переправы самому Шамилю по загривку турманов надавал досыта, захватил селение Джалды, а уж 18-го разгромил Новый и Старый Гоцатль. За полмесяца, а сколько дел натворил. Это совсем по-нашему, по-кавказски.
— Хорошо-то хорошо, что и говорить, да жаль, не ко времени, — деловитым тоном сказал Савелий и взглянул в лицо Панкратьеву с таким выражением, как бы хотел добавить: "Сам понимаешь, насколько я прав, говоря это".
— Думаешь, не ко времени? — как равный с равным, подхватил брошенную ему мысль Павел Маркович. — Оно, конечно, если бы все эти дела да весною, много бы лучше было. После всех этих погромов нет хуже останавливаться, а еще того плоше идти назад, а что поделаешь, если в горах уже снег выпал?
— Домой, к бабам. Другого нечего, — ввернул Савелий.
— Да, к бабам.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!