Здравствуй, 1984-й - Дмитрий Валерьевич Иванов

Верка с парнем пришли не для этого, а во мне фильм вызывал, разве что, смех, но смеяться мешал ноющий зуб. В дурном настроении я после сеанса пошёл в туалет, за мной увязался мажор. Я думал, докопается, а нет, реально в туалет надо было ему. Вышел я позже мажора, он не мыл руки, следуя правилу, что нормальные пацаны руки не моют, они на них просто не ссут. Подхожу и слышу часть разговора Веры и Александры, они стояли за столбом:

— Представляешь, он свои суточные в фонд мира отдаст, понимает политику партии, — горячо спорила Шурка.

— Да не верю я, я его всю жизнь знаю, тупой оборвыш был, правда последнее время он меня удивляет, конечно, — перерывает её Верка. — Но деньги он никуда не сдаст, пропьет, скорее всего.

— Он не пьёт! — горячится Шура.

— Ктооо-о? Штыба? Да вот на свой день рождения он сам насвинячился коньяком и пивом, и других напоил.

Штыба внутри клокочет злобой, надо же, оскорбили! А я давлю его недовольство, все верно, был тупой и, именно, оборвыш, хотя ей какая разница? Зачем она Шурке говорит это?

— Ты знаешь, он очень политически грамотен, его поэтому и отправляют в комсомольскую школу, — приводит весомый аргумент комсомолка.

— Он там выслужился перед завотделом Ростовского горкома КПСС, вот его и отправляют, — смешливо говорит спутник Верки. — Больше и нет у него никаких заслуг. Серая личность.

— Намучаются они с ним, это совершенно точно, — подтверждает Верка.

— Так его по блату, получается, отправляют? — падает тональность голоса Александры.

— Очень спорное утверждение, — весело говорю я, показываясь из-за столба. — Я может, Верочка, и серая личность, но не брехливая как твой хахаль, а он знает, что тебе пятнадцать лет всего, кстати?

— Повтори, что сказал, — дергается в мою сторону парень.

— Тихо, Коля, спокойнее, — тормозит его моя бывшая одноклассница.

— Повторяю, ты в курсе, что её пятнадцать лет? — провоцирую конфликт я. — А ты, Вера, забыла, что я школу от пожара спас, да и мою инициативу по празднованию дня рождения газеты «Комсомольская правда» комитет комсомола школы и района поддержал.

— Тебя колыхать не должно, что я знаю, а что нет, — кипит парень.

— Ну, Толя, ерунда же это, тебя чудом из комсомола не турнули, вспомни, какой ты был, — пытается успокоить всех Верка, которой немного стыдно, что я их подслушал.

— Люди, Вера, исправляются, для этого комсомол и нужен, да, я был не образец для подражания, зато сейчас не образец — это ты. Где твой моральный облик?

— Это моё дело, — злится Верка. — И к твоим заслугам это не относится. За что тебя посылают в школу?

— Я уже сказал за что, ну и ребёнка спас ещё, но для таких моральных уродов как вы это тоже ничего не значит, — полыхаю я вместе с Толяном. Завсектором тоже я первую помощь оказывал, а ты, Вера, что сделала за последний месяц?

— Да, и правда, а почему спасенного им ребёнка вы забыли? Толя заслуженно награждён, и воспитание у него наше, комсомольское — радуется тому, что я не блатной наивная комсомолка Александра.

— Слышь, урод, ты кого там уродом назвал, — Веркин ухажёр слышит только то, что хочет и, наконец, вырвавшись, бьет меня.

Ну как бьет — толкает в бок, несильно. Зато появляется железный повод спустить пар и за зуб, и за обломанное свидание у Шурки на квартире, и за тупой фильм, и за сосание в десны без стеснения рядом со мной. Делаю подсечку и бью в солнечное сплетение. Ни в коем разе не в лицо, а так и обвинить меня не в чем будет. Мажор падает и я с удовольствием бы пнул его, но вижу по глазам девочек, это будет ими плохо воспринято.

— Пошли, Саша, от этих мещан, — гордо говорю давно придуманную фразу, и моя спутница послушно идёт рядом со мной.

— Она мне сказала, что ты пустой человек, — пожаловалась Шурка. — Ладно, я домой, а тебе на остановку надо. Когда у тебя последний автобус?

— Часов нет, но я могу и на попутке доехать.

Мы договариваемся о встрече, и я бреду на остановку, где уже полно народу.

— Эй, рванина, пешком иди! — чуть выше слышу я из проезжающей серой «жиги» голос мажора.

«У него и машина есть ещё, и Верка домой едет с комфортом», — зло отмечаю я.

Внезапно машина тормозит и сдаёт назад.

— Толя, поехали с нами, — выглядывает Веркина голова с переднего сидения.

— Оно мне надо? А вам надо? Всякую рвань возить.

Архарова вздыхает и выходит из машины.

— Толя, ты прости, я не знаю, зачем начала тебя разоблачать, может, приревновала, а Николай сейчас у тебя прощения попросит, — ворковала она, таща меня в машину, — Ну представь, она сказала, что ты не пьёшь. Я на автомате возмутилась, вместе же недавно пили.

— Ты это, извини, я старше и должен быть мудрее, — действительно извиняется, повторяя явно Веркины слова водитель.

— Ты тоже извини, я автоматически ответил на твой удар. А бью я сильно, — мстительно напоминаю парню, что я его ещё и избил фактически.

Дальше мы едем, общаясь уже без наездов. Вера умеет сгладить конфликт, и, довезя меня прямо до дома, выходит проводить.

— Толя, надеюсь, ты, как приличный парень, не станешь трепаться, с кем я целовалась? — тихо спросила она, чтобы не услышал её ухажёр.

— Я? Приличный? Попутала ты, я не приличный. Но болтать не стану, если ты меня поцелуешь, — обнаглел я.

— С ума сошёл? Вот ты хам. Да ни за что! Тем более, здесь, на виду у всех. Потом, где никто не видит, — противоречит сама себе Архарова.

— Ясно, что хам, мы с тобой с первого класса вместе, даже за одной партой сидели, но подождать подожду. Езжай, давай.

Мы и в самом деле сидели вместе классе в четвёртом или пятом. Меня тогда так наказал учитель. Посадил с девочкой. Это считалось наказанием. Я был доволен до ушей, Верка мне уже тогда нравилась. И мне стало понятно, чего Вера заставила своего влюблённого парнишку подвезти меня, да ещё просить прощения. Папа должен был вернуться со дня на день у неё с новым званием, а вот методы воспитания по-прежнему были у него старые, да и понятия старые. Верке ремень, мажору тюрьма.

Дома меня ждал рабский труд по растопке бани для отца и дойке коровы. Я рассказал бабуле про зуб, и даже показал его, открыв рот. Деньги я вернул, а бабуля сказала, что даст мне их в дорогу. Золотой человек она.

На неделе я работать к отцу больше