Любовь-война - Татьяна Никандрова

Но я уже и не рыпаюсь. Поняла, что бесполезно. Мое состояние близко к обмороку, я балансирую где-то между подсознанием и реальностью и вот-вот сорвусь в никуда.

Когда серо-бурая деревянная доска, играющая роль крышки моего гроба, перекрывает собой вид синего неба, я понимаю, что это конец. Я начинаю задыхаться, мне катастрофически не хватает воздуха. Он вроде бы еще здесь, но сделать вдох никак не выходит – легкие словно отекли и перестали функционировать.

На крики уже нет сил - из горла вылетают лишь сдавленные хрипы. Сердце рвется на части, пот вперемешку со слезами струится по вискам. Я предпринимаю слабую попытку оттолкнуть неумолимо надвигающуюся на меня доску, но у меня ничего не выходит. Там сверху на нее давят несколько сильных рук.

Слегка повернув голову, наблюдаю за полоской света, которая с каждой секундой становится все уже. Эта полоска – индикатор моей жизни, исчезнет она, исчезну и я. Ведь оказавшись в абсолютно замкнутом пространстве, я умру. Кажется, уже умираю.

Когда от края крышки до края ящика остается каких-то несколько сантиметров, мою беззвучную истерику прерывает возглас Шульца:

- Все, хватит! Остановитесь!

Доска надо мной замирает.

- Как так, Дрон?! Мы же еще ничего не сделали! – доносится в ответ.

- Я передумал! Вытаскивайте ее отсюда!

- Но…

- ВЫТАСКИВАЙТЕ, Я СКАЗАЛ! – рявкает Андрей, и на этот раз его голос звучит угрожающе агрессивно.

Какое-то время ничего не происходит, а потом зависшая надо мной крышка летит прочь. Вместо нее перед моим взором оказывается лицо Шульца. Раскрасневшееся, рассерженное, злое.

Он обхватывает мои плечи и, рывком вынув меня из ящика, ставит на ноги. Я настолько потрясена произошедшим, что во мне нет сил даже на банальное равновесие. И, наверное, Андрей это понимает, потому что продолжает удерживать мое шатающееся тело.

Пребывая в состоянии шока, я несколько мгновений наблюдаю отчаяние в его зеленых глазах, а затем с ужасом осознаю неприятный факт: по моим ногам стекает что-то горячее. Неужели я описалась? Хотя это неудивительно. Я ведь только что пережила мощнейший приступ клаустрофобии, вот мочевой пузырь и не выдержал.

Раньше я бы жутко смутилась, ведь обмочиться перед целой сворой сверстников – кошмар любого подростка. Но сейчас мне плевать. Плевать настолько, что даже думать об этом не хочется. В конце концов стыдно за свое поведение здесь должно быть явно не мне.

Я не знаю, сколько времени мы с Шульцем пялимся друг на друга в немом напряжении. Возможно, пару секунд, а, возможно, и несколько минут. Ступор, в котором я пребываю, постепенно рассеивается, и до меня вдруг доходит смысл всего того, что только что произошло.

Шульц со своей стаей чуть не похоронили меня заживо. Подонки.

Запоздалая обида, подобно урагану, захватывает меня целиком. Повинуясь внутреннему порыву, размахиваюсь и с силой бью Шульца по лицу. Его щека от соприкосновения с моей ладонью становится багрово-красной, а губы превращаются в тонкую нить.

Но вот в глазах нет ни намека на гнев. Он смотрит на меня как-то обреченно и пронзительно-тоскливо, будто внутри он тоже надломлен. Будто тоже страдает и мучается.

Но от этого его пронизывающего взгляда внутри меня больше ничего не шевелится. Нет ни прежнего трепета, ни острой ненависти… Даже желания отомстить уже нет. Я выпотрошена до предела. Опустошена и раздавлена.

- Это конец, - одними губами говорю я и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, на ватных ногах шагаю прочь.

Прочь от него. От самого сильного чувства и самого большого разочарования.

Не пиши "The End". Я придумаю Happy End. Поверну всё так, Чтоб два сердца вновь бились в такт. Всё ведь как в кино, Разреши лишь доснять его. Не пиши "The End". Я придумаю Happy End.

«Happy End» Пара Нормальных

Андрей

Повсюду шум, гам, праздничная суета и засилье белого цвета: белые банты, белые рубашки, белые гольфы, белые гладиолусы и белые как мел лица первоклашек. Интересно, бедняги уже смекнули, что вся эта канитель продлится долгих одиннадцать лет или, как и я, просто не выспались?

- Мать моя женщина, какая шикарная цыпочка! – восторженно тянет Гуляев.

Это он про нашу новенькую, Карину Морозову. Сегодня мы узнали, что она переводится к нам в класс, и у всех пацанов просто башню сорвало: пялятся на нее так, что глаза из орбит вот-вот повылезают.

- Слюни подбери, а то капают, - хмыкаю я, по привычке взлахмачивая волосы.

Леха – тот еще котяра, и на дворе у него вечный март. Друг находится в постоянном поиске любовных приключений и отличается крайне неутомимостью. Пыл этого Дон Жуана не охлаждают даже удары с колена по яйцам, которые он периодически получает от оскорбленных его ветреностью девчонок.

- Вот зараза, ей, походу, ты приглянулся, - недовольно шипит Гуляев, тыча мне локтем в бок. – Уже сотый раз за линейку на тебя зыркает.

Отпихиваю от себя чересчур взбудораженного друга и, не удержавшись, перевожу взгляд на новенькую, которая стоит рядом с Инессой Григорьевной и вежливо кивает, делая вид, что ей интересны разглагольствования класснухи. Заметив мое внимание, Морозова и впрямь немного приосанивается, а ее улыбка становится чуть шире.

В меру высокая, фигуристая, с горделивым профилем и идеально матовой кожей – Карина определенно относится к категории девушек, в которых чувствуется «порода». Все в ней как-то правильно, лаконично и к месту. Губы пухлые, но не лепешки, глаза большие, но не на выкате, груди пышные, но не бидоны. Одним словом, роскошная девчонка.

Кто знает, может, я даже за ней приударю, если не будет много о себе воображать. Обычно такие красавицы жуть какие требовательные и заморочные, а я, в отличие от Гуляева, ради женского внимания на стенку лезть не готов. Все эти романтические подвиги и красивые ухаживания – не моя история. Я парень простой и прямолинейный: нравлюсь – пошли целоваться, не нравлюсь – так до свидания, времена завоевателей давно прошли.

- Твою ж дивизию, Дрон, глянь туда! Это Верка, что ли, Мартынова стоит? Охренеть! Реально она! – взволнованно тараторит Гуляев, тыча пальцем в сторону 11 «Б». – Вот это она модель стала!

Поворачиваю голову и от увиденного живот сжимается в непроизвольном спазме. Так бывает во время свободного падения или когда едешь на машине и спускаешься с крутой горки. Желудок будто подскакивает, и на долю секунды замирает в странном щекотливом положении, а потом также внезапно ухает вниз.

Однако все эти ощущения ни коем образом не связаны с Верой, которая и впрямь здорово похудела и преобразилась. Мое внимание, словно железо, притянутое магнитом, мгновенно прилипает к ее подруге – черноглазой бестии с вечно насмешливым выражением лица.