Нежные юноши - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

Чтобы прогнать от себя образ мистера Лэйси, Мэйзер стал думать о Жаклин. Он снова и снова говорил себе, что не станет жертвовать интересами Жаклин в угоду интересам старого неудачника, у которого когда-то был шанс, который он упустил. Сейчас, как никогда, в шансе нуждалась Жаклин!

Мэйзер посмотрел на часы. Он ехал в трамвае уже десять минут. Оставалось еще пятнадцать, а жара понемногу становилась все сильнее. Женщина опять навалилась на него, он выглянул в окно и увидел, что они выезжают из центра города.

Ему пришло в голову, что надо бы все-таки уступить место женщине – последний раз она просто повалилась на него, она явно очень устала. Знать бы наверняка, что она пожилая, но ощущение от прикосновения ткани ее платья к плечу подсказывало, что это, скорее всего, молодая девушка. Он не осмеливался поднять глаза и посмотреть на нее. Он боялся мольбы, которую он мог бы прочесть в ее глазах, если бы она оказалось пожилой, и колючего презрения, если бы она оказалась молодой.

Последующие пять минут его задыхающийся от жары разум был всецело занят сложнейшей, как ему казалось, проблемой – уступать или не уступать место? Он склонялся к мысли, что если уступит, то этим хоть отчасти искупит свой сегодняшний отказ мистеру Лэйси. Казалось ужасным совершить последовательно два таких холоднокровных поступка, да еще в такой день.

Он принялся опять разглядывать карикатуры, но тщетно. Надо сконцентрироваться на Жаклин. Он уже смертельно устал, а если будет стоять, то устанет еще больше. Жаклин ждет его, она в нем нуждается. Она будет в плохом настроении, и ей захочется после ужина часок просто тихо посидеть с ним, обнявшись. Когда он уставал, это было выше его сил. А потом, когда они пойдут спать, она будет время от времени просить его принести то лекарство, то стакан холодной воды. Ему была ненавистна даже мысль о том, что она может заметить, как он устал, – тогда, даже несмотря на то что ей что-нибудь нужно, она промолчит и не попросит его.

Девушка в проходе снова на него навалилась – на этот раз она практически на нем повисла. Да, она тоже устала. Ну что ж, работа всегда изматывает. В его голове фрагментами пронеслись окончания многих пословиц о тяжком труде и долгом дне. Весь мир устает, включая и эту женщину, чье чужое тело так утомленно опиралось на него. Но на первом месте для него стоят его дом и любимая жена, которая там его ждет. Он должен беречь свои силы для нее, и он снова и снова говорил себе, что не должен уступать своего места.

Затем послышался долгий вздох, за которым последовало короткое восклицание, и он почувствовал, что девушка больше на нем не висит. Восклицание превратилось в гул голосов – затем повисла тишина – затем вновь послышался шум, переместившийся в конец вагона к кондуктору отдельными голосами и отрывистыми криками. Громко задребезжал звонок, и нагретый вагон внезапно остановился.

– Тут девушка в обморок упала!

– От жары, наверное!

– Прямо так и бухнулась!

– Сдвиньтесь там! Эй, там, на задней площадке, вам говорю!

Толпа расступилась. Стоявшие впереди пассажиры подались назад, и тем, кто стоял на задней площадке, пришлось даже временно сойти. Любопытство и жалость выплескивались из спонтанно образовывавшихся групп. Люди пытались помочь, мешая друг другу. Затем зазвенел звонок, и вновь послышались пронзительные голоса.

– Вынесли ее?

– Вы только подумайте!

– Эта чертова компания должна…

– Видели парня, который ее выносил? Он тоже был бледен как полотно!

– Ну да, а вы слышали…

– Что?

– Да этот парень… Тот парень, что ее вынес… Он сидел рядом с ней – он сказал, что это его жена!

* * *

В доме стояла тишина. Ветер раздвинул темные листья винограда на веранде, позволив лунному свету добраться до плетеных стульев. Жаклин тихо лежала на длинном диване, ее голова покоилась у него на руках. Через некоторое время она лениво пошевелилась; ее рука, потянувшись вверх, похлопала его по щеке.

– Пожалуй, пойду спать. Я так устала. Поможешь встать?

Он поднял ее на руки, донес до постели и уложил на подушки.

– Приду к тебе через минуту, – с нежностью сказал он. – Подожди минутку, ладно?

Он прошел в освещенную гостиную, и она услышала, как он листает страницы телефонного справочника; затем услышала, как он называет номер.

– Здравствуйте, это мистер Лэйси? Ну, да… Да, это очень важно… Конечно, если он еще не лег спать…

Пауза. Жаклин слышала, как неугомонные воробьи чирикают в листьях магнолии через дорогу. Затем муж вновь заговорил в телефон:

– Это мистер Лэйси? Это Мэйзер. Я относительно того дела, о котором мы с вами разговаривали вечером… несмотря ни на что, я, видимо, все-таки смогу вам помочь. – Он стал говорить громче, как будто на другом конце линии его никак не могли расслышать. – Это сын Джеймса Мэйзера, говорю же вам… Насчет того небольшого дельца, которое мы обсуждали сегодня днем…

В обед, с наступлением «главного американского часа», юный Джордж О’Келли неторопливо и с притворным тщанием приводил в порядок свой стол. Никто в конторе не должен был знать, что он спешит, поскольку успех зависит от атмосферы, и не стоит подчеркивать тот факт, что твои мысли отделяет от работы расстояние в семь сотен миль.

Но, едва выйдя из здания, он тут же стискивал зубы и пускался бежать, лишь изредка бросая взгляд на веселый полдень: всего в каких-то двадцати футах над головами толпы на Таймс-сквер нависла ранняя весна. Все поглядывали вверх и глубоко вдыхали мартовский воздух, и солнце слепило людям глаза, и никто никого не замечал, наслаждаясь собственным отражением в весенних небесах.

Джордж О’Келли, чьи мысли витали в семи сотнях миль отсюда, считал, что городская улица – это кошмар. Он торопливо спускался в метро и ехал девяносто пять кварталов, уставившись ожесточенным взглядом на висевший в вагоне плакат, живописно доказывавший, что у него ровно один шанс из пяти сохранить свои зубы в целости на протяжении следующих десяти лет. На 137-й улице он заканчивал свое знакомство с искусством рекламы, выходил из метро и вновь начинал свой неутомимый и озабоченный бег; на этот раз пробежка заканчивалась дома. Домом ему служила комнатка в высоком и ужасном многоквартирном доме, у черта на рогах.

Оно лежало здесь, на письменном столе, и это письмо – начертанное священными чернилами, на благословенной бумаге! – заставляло сердце Джорджа О’Келли биться так, что его мог бы услышать каждый в городе, если бы прислушался. Он прочитал запятые, помарки и даже отпечаток большого пальца на полях, а затем, утратив надежду, упал на кровать.

Он попал в беду, в одну из тех жутких неприятностей – обычное дело в жизни бедняков, ведь неприятности преследуют бедность, как стервятники. Но бедняк терпит неудачи, выкарабкивается из них, снова проваливается или даже двигается вперед одному ему известными способами, а Джорджу О’Келли бедность была в новинку, так что он бы сильно изумился, если бы кто-то ему сказал, что с ним не случилось ничего особенного.