Я дрался на танке. Продолжение бестселлера "Я дрался на Т-34" - Артем Драбкин

Было очень обидно и горько. Рухнула наша мечта стать летчиками или танкистами. Но делать было нечего, время было военное, и вряд ли была возможность считаться с нашими желаниями. К счастью, училище было очень сильное, образцовое, там была исключительно четкая организация обучения, утром мы поднимались, как правило, в 6 часов. Потом шла физзарядка и начинались занятия. Служба мне нравилась, хотя и была трудной, особенно для меня, так как я слабо владел разговорной русской речью. Именно в стенах этого училища я получил многие знания, пригодившиеся в будущем. Надо сказать, что у нас постоянно проводили тактические занятия, причем занимались всерьез. С большой благодарностью вспоминаю своего первого командира взвода, лейтенанта Выракша, грека по национальности.

Он был для меня не только прекрасным военным воспитателем, отлично знал свое дело, учил нас, но и заботливо помогал, в частности мне, во всех вопросах, особенно в овладении русским языком. Жил он с матерью, был ее единственным сыном. Я помню эту замечательную, добрую женщину, которая заботилась обо мне, как родная мать. Как-то я получил посылку с армянскими сладостями и с радостью понес к ним домой: хотел чем-то отблагодарить этих замечательных людей.

С огромным сожалением и горечью вспоминаю нашу последнюю встречу с глубокоуважаемым командиром. В Сталинграде в дни тяжелых боев он как-то подошел ко мне, отдал свой командирский ремень с портупеей и сказал: «Если погибну, это отвезешь маме, один ты знаешь, где ее найти». До сих пор мне очень горько вспоминать это, так как в этих боях он вскоре погиб, а я был тяжело ранен и не смог выполнить последнее поручение любимого командира.

Вскоре меня назначили командиром отделения, а через некоторое время в училище было сформировано два или три батальона, которые выехали на Северо-Западный фронт. С этой группой уехало много моих товарищей, в том числе и одноклассники. Буквально через несколько дней все наше училище также выехало на фронт. Ехали в товарных вагонах. Поездка была трудная. Наш эшелон часто останавливался, но нам было четко приказано из вагонов не выходить. На станции Ремонтная (это где-то в Сальских степях) нас впервые бомбила немецкая авиация. Фактически это стало моим первым боевым крещением. Картина после бомбежки была ужасная. Кругом разбитые вагоны, машины, стонущие люди, погибшие, одним словом, тяжело даже вспоминать. Дело в том, что наш эшелон не имел никаких зенитных средств. Поэтому немецкие самолеты безнаказанно в течение 15–20 минут бомбили и обстреливали нас. Конечно, наша бессистемная винтовочная стрельба никаких результатов не дала.

От станции Суровикино мы походным маршем вышли на передовую, шли форсированным маршем трое суток и где-то в 120–140 км западнее Суровикина заняли оборону; к сожалению, названий населенных пунктов не помню. Вскоре начались тяжелые бои. Мы были вооружены очень бедно, была одна винтовка на двоих или троих курсантов. Единственным положительным моментом было то, что в нашем батальоне имелось несколько ручных пулеметов Дегтярева, с круглыми дисками (один на пулемете и два в запасе у стрелка). В первый же бой я схватил ДП и прошел с ним до Сталинграда. Надо отметить, что первый бой прошел очень сложно, немцы тогда победоносно воевали, мы драпали, а они наступали. Но мы их хорошо встретили, удачно заняли оборону, крепко окопались, и хотя в обороне была только наша стрелковая часть, без средств усиления, но немцы, будучи самоуверенными, шли сначала во весь рост, с закатанными рукавами, руки вперед, стреляя на ходу из автоматов. Так было первые два дня, но потом, когда мы каждый раз косили их ряды, они поняли, что больше так не пойдет. Тогда начались тяжелые бои, немцы всегда шли в атаку при поддержке танков, бронетранспортеров, у них была высокая механизация. Вот танки представляли для нас самую большую опасность, потому что единственным средством борьбы с ними у курсантов были только бутылки с горючей смесью. Но в итоге мы научились пользоваться ими — надо было просто пропустить танки через окопы, а когда они уже уходили, то по корме бросить бутылку, и такая тактика принесла нам пользу, немцы вскоре почувствовали, что постоянно в атаках теряют танки. Причем шли против нас не легкие танки Т-II, а средние T-III и T-IV, серьезные противники. Нас же к концу боев стали поддерживать английские танки «Матильда» и наши Т-24, но это были маленькие и нехорошие танки, вот действительно помогли нам Т-26, по тем временам это была неплохая машина. В любом случае, первые бои дались нам большой кровью, у немцев уже была определенная система и опыт ведения боя, а мы, молодые советские воины, только-только начали приобретать опыт. Но все-таки нам удалось задерживать немцев в течение полутора недель и заставить их топтаться на одном месте!

Перед началом наступления немцы наносили мощные авиационные и артиллерийские удары, иногда в течение 20–30 минут. Огонь артиллерии я как-то переносил и считал в порядке вещей, тем более что хорошо оборудованные позиции, окопы, ячейки во многом обеспечивали безопасность. Но налеты авиации, да еще вой падающих бомб наводили страх. Как потом мы поняли, немцы для создания шумового эффекта сбрасывали с самолетов пустые бочки и другие предметы. Постепенно страх и злоба ожесточили нас, и мы пытались делать все, что было возможно в то время. Мне иногда неловко было слышать хвастливое заявление некоторых вояк, которые говорили, что они никогда не чувствовали страха в бою, особенно в первом! Знаете, я так считаю, что только долг перед товарищами, долг перед Родиной не позволяли перерасти страху в панику. Конечно, в последующих боях, с приобретением определенного опыта, мы вели себя по-другому, но в первых боях было так. Каждому, кто постоянно находился на переднем крае, конечно же, не раз приходилось испытывать свойственные человеку чувства страха, самосохранения. И требовалось мужество, чтобы подавить в себе эти чувства, никому их не показать.

— Помните увиденного вами первого немца?

— Да, он мне врезался в память. Вы знаете, мы их считали дикарями, варварами. Я видел пленных, на Северном Кавказе, они тогда были в ударе, мы даже побаивались их, пусть и пленных. Но когда мы задали Паулюсу перцу под Сталинградом, чувство опаски к немцам у меня полностью прошло.

— Ходили ли вы в атаки?

— Да, вы знаете, я бы сейчас с моим сегодняшним умом такие атаки не стал бы делать, ведь что мы в порыве гнева, обуреваемые чувством высокого патриотизма, не считались ни с чем и шли в атаку в открытую, не скрываясь. Немцы же этим пользовались.

— Немецкий пулеметный огонь был губителен?

— Да, ведь минометы тоже обстреливали нас, но мина падает и захватывает, ну, несколько людей рядом с местом разрыва, и то при удачном попадании, а пулемет — это оружие массового уничтожения, нам было сложно с ними воевать. Мы боролись с ними только орудиями и, самое главное, с помощью минометов, в основном батальонных 82-мм, их легко можно перенести и навести на огневую точку противника. И прямо рядом с немецкими позициями можно было бросать мины в ствол и сразу ложиться, укрываясь от огня противника. Минометы сильно помогали нам в атаке.

— Что вы всегда носили с собой, а от чего старались избавиться?