Молот и наковальня - Гарри Тертлдав

— Вдобавок из-за макуранцев, свирепствующих в западных провинциях, и кубратов, совершающих набеги чуть ли не до стен столицы, большая часть налогов так и остается несобранной, — вставил Регорий, — что, безусловно, не на пользу казне.

— Это точно, — согласился Маниакис. — А потому меня тревожит, как бы Этзилий не решил, что может награбить куда больше, чем я в состоянии ему предложить.

— Он также может взять то, что ты ему предложишь, и продолжить разбой, — снова вставил Регорий.

— Ты большой оптимист, как я погляжу, — сказал Маниакис. — Да, может. Но я предложу ему сорок тысяч золотых за первый год перемирия, пятьдесят за второй и шестьдесят за третий. Тогда у него будет стимул соблюдать соглашение.

— Наверно, — согласился Регорий. — А у тебя появится время, чтобы после первой выплаты наскрести приличную сумму на последующие.

— Ты научился читать мои мысли, — усмехнулся Маниакис. — Я уже успел побывал в Чародейской Коллегии; хотел узнать, не могут ли они наколдовать для меня хоть сколько-нибудь золота. Не будь я Автократором, они расхохотались бы мне прямо в лицо. Думаю, правильно сделали бы: ведь если б они могли доставать золото из пустоты всякий раз, как им захочется, то давно стали бы богачами. Нет, они стали бы богаче любых богачей.

— Да уж, такой возможности они бы не упустили, — пробормотал Регорий. — Но ведь у тебя имелась и другая причина навестить коллегию, верно? Ты хотел выяснить, не могут ли они выследить любимого колдуна Генесия.

— Хотел, — согласился Маниакис. — И выяснил. Не могут. Он не подает никаких признаков своего существования, а все их колдовское искусство оказалось бессильным. Никто из них не высказался прямо, но у меня создалось впечатление, что они его изрядно побаиваются. Один из магов назвал его ужасным стариком; им даже имя его неизвестно.

— Раз он так стар, — предположил Регорий, — может, его хватил удар, когда ты обрушился на Видесс как снег на голову? Либо Генесий успел отрубить ему голову за то, что старик не смог тебя прикончить, но не успел водрузить эту голову на Столп?

— Все может быть, — не стал спорить Маниакис, хотя сам так не думал: подобный конец куда чаще ожидает злодеев в романах, чем в реальной жизни. — Я просто надеюсь, что больше никто и никогда не увидит его в Видессе.

Чтобы хоть чем-то подкрепить свое горячее желание, он очертил у самого сердца магический солнечный круг.

* * *

Трифиллий, покряхтывая, поднялся из полного проскинезиса, который он сотворил после того, как Камеас провел его в покои резиденции Автократа, использовавшиеся для тайных аудиенций.

— Чем я могу служить тебе, величайший? — пробормотал он, усаживаясь в кресло.

Такие слова обычно воспринимались как вежливая формальность. Но сейчас Маниакис действительно собирался попросить Трифиллия о серьезной услуге.

— У меня есть для тебя важное поручение, досточтимый Трифиллий, — ответил он. — И если оно будет успешно выполнено, я позабочусь о том, чтобы ты стал высокочтимым Трифиллием.

— Распоряжайся мною, величайший! — воскликнул вельможа, приняв весьма драматическую позу, что было совсем непросто в сидячем положении. — Служить империи — единственная цель всей моей жизни! — Видимо, возможность одним махом взлететь на самый верхний уровень видессийской табели о рангах раньше просто не приходила ему в голову.

— Вся Видессия наслышана о твоей отваге и твердости твоего духа, — невзначай добавил Маниакис. Услышав такое, Трифиллий аж надулся от гордости. Но Автократор продолжил:

— Я знаю, что мне не найти ни одного храбреца, более достойного передать мое послание Этзилию, кагану Кубрата, чем ты. И я смогу быть уверенным в успехе лишь в том случае, если мое посольство к нему возглавишь именно ты.

Трифиллий открыл было рот, но слова застряли у него в горле. Его мясистое, с нездоровым румянцем лицо сперва покраснело еще больше, а потом сделалось мертвенно-бледным. Наконец ему удалось выдавить из себя:

— Ты оказываешь мне слишком большую честь, величайший. Я недостоин того, чтобы возглавить твое посольство к этому ужасному варвару.

Маниакису сразу пришло в голову, что Трифиллий обеспокоен не столько тем, достоин ли он стать послом, сколько тем, насколько ужасен в его представлении Этзилий.

— Я уверен, что ты справишься великолепно, досточтимый Трифиллий, — сказал он. — После того как ты столь доблестно выдержал все лишения на пути в Каставалу и обратно, для тебя не составит особого труда преодолеть такой пустяк, как короткое путешествие в Кубрат.

Не успел он произнести эти слова, как сообразил, что вельможе вовсе не придется ехать в Кубрат: как сообщалось в полученных им донесениях, после разграбления Имброса, Этзилий все еще находился на землях Видессии.

— Я стойко вынес все тяготы предыдущего путешествия лишь потому, что предвкушал возвращение в столицу, — ответил Трифиллий. — Но могу ли я надеяться на столь же благополучное возвращение после того, как потревожу коварного кочевника-номада в его логове?

— Все обстоит не так уж плохо, как тебе кажется, — успокаивающим тоном проговорил Маниакис. — Скоро тридцать лет, как кубраты не убивали наших послов. — Против ожидания, эти слова совсем не успокоили Трифиллия; скорее наоборот. — Кроме того, — добавил Маниакис, — ты предложишь Этзилию золото. Маловероятно, чтобы он тебя убил, ибо тогда ему не видать этого золота, как своих ушей.

— Ах, величайший! Ты даже представить себе не можешь, насколько меня утешили твои последние слова! — уныло отозвался Трифиллий.

Маниакис удивленно воззрился на нобля: он не подозревал, что тот способен вложить такую бездну сарказма в свои слова. Поскольку вельможа явно не хотел больше ничего говорить, Маниакис продолжал пристально смотреть на него, пока тот не увял окончательно под его упорным взглядом.

— Очень хорошо, величайший, — угрюмо пробормотал сановник. — Если ты настаиваешь, мне остается только повиноваться.

— Благодарю тебя, и пусть Господь наш, благой и премудрый, не оставит тебя своими милостями на этом пути, — жизнерадостно проговорил Маниакис. Поскольку Трифиллий все еще хмурился, он посчитал уместным добавить:

— Ведь я не прошу тебя сделать то, чего не стал бы делать сам. Когда соглашение будет достигнуто, мне самому придется встретиться с Этзилием лицом к лицу, дабы скрепить нашу договоренность.

— Ах, величайший! Не когда, а если. Если соглашение будет достигнуто, — окончательно насупился вельможа. — А если нет? Если Этзилий предпочтет пустить меня на шашлык и, настругав ломтями, зажарит над горящим лошадиным навозом? Вряд ли ты тогда последуешь за мной, чтобы разделить мою участь!

— Я приду, если случится что-либо подобное, — пообещал Маниакис. — Приду и обрушусь на кочевников всей мощью видессийской армии, чтобы достойно отомстить номадам за вероломство. — «А вернее, с тем войском, какое смогу собрать в условиях, когда макуранцы лютуют в наших западных провинциях», — добавил он про себя, но делиться этим уточнением с вельможей не стал.