Воспоминания - Ксения Эрнестовна Левашова-Стюнкель

Они жили в одной даче и заботу о ней взяли целиком на себя.

Сижу, ломаю голову, и вдруг пришли ко мне три девушки. Две из них были дочери коменданта, одна — певица из Харьковской оперы. Очень красивые. Они предложили объединиться и открыть кафе. Мы сразу согласились. Значит, нас будет пять человек, мы же и обслуживающий персонал. Вопрос упирался в помещение. Александр Николаевич взялся это дело уладить.

По дороге на базар в глубине скалы пустовало торговое помещение.

Оказалось, оно принадлежало Бекетовой. Бекетова была в очень хороших отношениях с Ледантю, нашими соседями, почти местными жителями. У них была рядом дача, которую они только что продали, а деньги получили не сразу. Когда они их получили, деньги потеряли всякую стоимость. У Бекетовой были виноградники и, очевидно, виноделие, так как бутылки с вином имели этикетки «Бекетова».

Несколько слов о Бекетовой. Это была очень любящая семья. Четыре сына, трое взрослых и один четырехлетний. Мальчики мечтали о моторной лодке и с отцом отправились ее покупать в Ялту. Моторку купили, но лоцман сказал, что никак нельзя сегодня ехать — небо неподходящее, очень долго отговаривал. Они же решили, что расстояние морем Ялта — Гурзуф они двадцать раз успеют проскочить.

Начался шторм, буря, и около Ай-Даниля, то есть почти уже в Гурзуфе они все утонули, спасся только товарищ, который с ними поехал. Бекетова не верила, не понимала, она все ждала, что вот-вот они появятся, но время шло, спасательные экспедиции ничего не принесли. Их не стало. Из большой семьи остался один ребеночек. Она была невменяема, не спала ночи, всех спрашивала, умоляла ей помочь… Каждый проникался бесконечным желанием что-то придумать, сделать, облегчить… Но все было потеряно. А человек ждал, ждал и надеялся!

Бекетова отдала нам свое помещение. Александр Николаевич известил детей коменданта, Андрееву. Решено было через два дня открыть кафе.

Ничего нигде не продавалось, да и денег не было. Все участники кафе должны были каждое утро приносить свою посуду. Обязанности по готовке были тоже распределены: Андреева приносит пироги, кулебяку, дочери коменданта — забыла их фамилию — заливное и пирожки. На мне лежали рыбные блюда, тефтели.

Каждое утро Александр Николаевич мчался на рынок и приносил пуд камсы, няня отрывала им головы, я мыла, проворачивала через мясорубку, прибавляя лук и перец, затем (за неимением муки) смешивала с только что сваренной ячневой кашей, разбивала десять яиц и делала фрикадельки величиной с грецкий орех. Затем бросала их в кипящий котел. Мне приходилось делать это каждый день, их со страшной силой расхватывали.

Вечером, измученные, мы тащились с посудой домой.

Дома мыли посуду, там был водопровод, а в кафе воду надо было тащить из колонки. И опять наутро Александр Николаевич бежал на рынок, а я, чтобы у меня были силы на весь день, в пять часов утра писала!

Цвел миндаль, персик, пушилась ива — сказочная красота! И до сих пор (прошел двадцать один год) я не могу простить себе, что не ухитрилась запечатлеть кипарисовую аллею на фоне розоватой макушки снега (он еще не стаял), а перед кипарисом развернулся персик во всей своей силе, а перед колодцем зеленым пухом трепетала ива.

Этот восторг весны надо было в два-три дня поймать, он уходил и изменялся, а я могла только переживать и впитывать, и не было у меня ни душевных, ни физических сил его воспроизвести. Но все-таки кое-что я сделала!

У меня от этого времени миндаль трепещет за металлической оградой, море перекликается с весенним небом! Мимоза и миндаль цветут у деревянного забора, унизанного солнцем, и персик один на желтой сухой земле. Все это — Крым весной. Я в первый раз в жизни была на юге и видела такое торжество природы. Так хотелось писать, так хотелось впитывать в себя эту неведомую красоту! А надо было проворачивать камсу, чистить лук, варить кашу.

К двенадцати надо было уже быть с посудой в кафе «Кошачий глаз», как мы его назвали. Накормив детей, себя, взяв из дома всю посуду, мы переносили ее для пользования в новую, обратившую на себя внимание закусочную, но без водки. И, тем не менее, бездельники из Ялты приезжали, заказывали тефтели в томате, выкрикивали: «Барышня, яичницу!», «Барышня, кофе!» — «Барышня, шоколад!» — и барышни поворачивались.

Александр Николаевич был у нас «кухонным мужиком». Он мыл пол, носил воду, мыл посуду, выливал помои. А мне нужно было еще рисовать и писать рекламы: «Если скучно вам, приходите к нам!», «Сюда, сюда, здесь примут вас без труда!», «Посмотрите, как пекут пирожки и торты тут!»

Клиентура росла, мы уставали. Часто спрашивали виноградное вино. У нас его не было. Мы стали сильными конкурентами для профессиональных татарских кафе. Их было много для бездельников Крыма.

Была на самом базаре одна кофейня, которую обслуживали тоже две петроградские дамы. И расположена она была чрезвычайно удачно — окнами на море и с длинной застекленной галереей.

У них лежали и журналы, но они могли предложить только кофе, шоколад и чай с пирожками. Мы же могли накормить. Были мы быстрые, молодые. Дети мои стали заметно поправляться, деньгами мы ничего не имели, но мы все были сыты. Александр Николаевич ухитрился купить в Ялте окорок. Ассортимент блюд прибавился, были конфеты и леденцы.

Когда приходили мальчики-кадеты голодные, заказывали чай без сахара, я им всегда клала на блюдце леденцы. Кто-то их пригнал сюда, этих детей, которые должны быть дома, в семье!

Наши компаньонки стали кутить, и появилось вино, но не в бутылках, а в чайниках. Татары очень следили за нами и несколько раз доносили, что бывает вино.

Как-то раз участницы кофейни не закрыли на замок дверь, мы все очень влипли, мне не понравился тон, я отказалась от участия в работе.

Снова наступили очень трудные дни. Единственная отрада была Ирочка, она поправлялась, ходила и даже пробовала бегать. Няня Ира и Александр Николаевич ходили работать на виноградник, но платили там не деньгами, а вином. А вино надо было везти в Симферополь, чтобы превратить его в деньги. Все это было мучительно сложно и совсем не выгодно.

В Крыму

Судьба была милостива ко мне в те жестокие минуты, когда я уже ничего не ждала и тщетно призывала творческие способности. Пока я с ужасом отмечала, что все исчерпано — ничто не дает ростков, стукнули в дверь, и вошла женщина не первой свежести, жеманная, с претензиями на интеллигентность.

— Вы госпожа Левашова?

— Я.

— Вы