Уроки правильной ориентации - Александра Ермакова

— Касайся, — шепчу в ответ, и тут же испуганно всхлипываю на порывистое, грубоватое движение. Он прижимает меня к себе, будто хочет обнять и спрятать, а вместо этого. делает то, ради чего мы здесь сегодня собрались.

Ну привет, Вера. Добилась…

Я всхлипываю и пытаюсь расслабиться, чтобы было не так больно, и он останавливается прижавшись своим влажным лбом к моему — такому же влажному.

— Твою ж. — чертыхается глухо.

— Ничего. Всё идеально. пусть даже. кладовка, — горячо заверяю, как со всем согласна.

— Надеюсь, иначе. грохну нас обоих! — обещает, а потом начинает бессистемно рвано целовать, собирая слёзы с моих щёк. И двигается медленно, осторожно, позволяя мне привыкнуть.

В тот момент, когда уже кажется — лучше не станет, я расслабляюсь и принимаю, всё как есть. Наслаждаясь им, и его благодарными, восторженными эмоциями, чуть смазанным, рывковым толчкам. Утопаю в счастливом осознании, что кто-то мною так нечеловечески одержим, что прямо сейчас готов рассыпаться пеплом у моих ног.

Пусть кладовка…

Пусть непонятная поверхность, на которой я сижу.

Пусть не вижу лица моего первого любовника…

Мне становится отчаянно хорошо.

И тогда окончательно расслабляюсь, прижимаюсь крепче, и сама понемногу отдаюсь происходящему, подхватывая этот новый для меня танец.

— Всё хорошо? — уточняет он, почти неслышно.

— Да… да, отлично, — киваю раз, второй, третий в такт его движениям, пока не осознаю, что и сама участвую в процессе.

В какой-то момент уже он просит быть потише.

Теперь я его совращаю. Я нападаю. Я становлюсь дикой и голодной.

Да! Теперь всё встаёт на свои места.

Я кайфую, когда кайфует он, и это самое прекрасное, что со мной происходило когда-либо.

Мне так хорошо, так круто, что всё внутри скручивается от восторга и расслабленно пульсирует, готовясь взрастить в этой новой внутренней вселенной ростки настоящего счастья от первой влюблённости и первого доверия.

Вампир меня злобно и горячо целует, словно вбивает в меня непреложную истину — что я прожила последние минуты в полном беспамятстве и сказке, будто обдолбанная морфинистка.

— Не жалеешь? — его хриплый голос впервые не шепчет. И я застываю от этого звука. Он выворачивает меня наизнанку.

— Нет, — осторожно мотаю головой и склоняюсь к изгибу его шеи, в который всё это время утыкалась.

И теперь с большим смаком его пробую. Знакомо ли?..

Нюхаю его кожу — запах привычно кружит и заставляет кайфовать, но что-то не так. Майка. или толстовка.

Я как ищейка, и он, наверное, поражён, или насторожен. напуган?

— Всё нормально? — он отступает, оставляя в одиночестве и с ошеломляющим крошевом мыслей. Накатывает пустота, какое-то жестокое разочарование с примесью обиды.

— Да, — Спрыгиваю с того, на чём сидела и быстро одеваюсь, чтобы не оказаться в совсем уж глупом положении позже.

Всё быстро, всё уже не так романтично и волшебно.

А потом бросаюсь вслепую, чтобы искать выключатель. Меня трясёт от предвкушения правды. И Вампир мне не мешает, но дышит тяжело, надсадно, шумно.

Он боится. А когда мои пальцы замирают на выключателе, я даже на секунду борюсь с собой, чтобы не уйти.

Дать ему шанс?.. Или нет?

Но меня слишком душит обида. Потому бью по выключателю и обернувшись вжимаюсь в стену за своей спиной. А потом рыдания пробиваются сразу, потоком, и я не могу остановиться. Всхлипываю, а он не идёт меня успокаивать.

— Вот и всё, — произносит он.

Обречённо, точно преступник перед казнью, кивает и застёгивает ширинку.

Мы долго молчим, не отпирая дверь. Привожу себя в порядок, но мне очень хочется в душ. И убивать, немножко. Хотя, когда смотрю на него, понимаю, ни за что бы не убила. Как две сущности одного целого, как два образа двуликого демона — срастаются для меня два мужчины, которых я за эту неделю почти одинаково умудрилась полюбить и возненавидеть.

Я так их обоих презирала, и так ими была заинтригована, что сейчас глядя на этого проклятущего Аполлона Великого — хочу пристрелить, а потом рыдать над трупом, как безутешная Джульетта.

— Посмеялся надо мной? — всё же шиплю на него.

— А ты на меня поспорила! — парирует Саша. Как ни в чём не бывало жмёт плечами, и это почти небрежно.

Мой резерв сил выдержки заканчивается.

Невнятно киваю, поправив волосы, просто потому что не знаю, как себя вести в этой ситуации и куда деть руки… чтобы они не оказались на его шее.

— Значит квиты! — опять киваю. — Но больше мне на глаза не попадайся, — шепчу хрипло, будто схлопотала ларингит.

— Прощай! — и выхожу из каморки, которую больше никогда «нашим местом» не назову, и порог этого дома не переступлю.

— До-очь!? — мама уже в третий раз стучит в дверь ванной, и я нехотя открываю, а потом опять лезу в воду. На полу остаются хлопья пены и лужи воды, успевшей натечь с моих длиннющих волос.

Возникает мысль их… обрезать. Это что, "эффект разведёнки"?

Мельком смотрю в зеркало: тушь расплылась под глазами, лицо красное и опухшее.

Мама тяжко вздыхает и садится на стиральную машинку, и даже не ворчит. Странно.

— Давай как мать дочери… что случилось? — кивает она, и я не могу не улыбнуться.

— Ма-ам, — кидаю в неё пену и, не успев увернуться, она начинает очищать свой бархатный костюм, будто от мыла может остаться пятно. — Ты перепутала. Я — дочь, а ты

— мать!

— Да какая разница? — она небрежно дёргает плечом. — Ну? Вампир или Великий?

— Оба! — выдыхаю, тотчас перестав улыбаться и снова… на глаза набегают непрошенные слёзы.

Мама смотрит с сожалением, но пока не комментирует.

Этого у неё не отнять, в серьёзных ситуациях женщина — кремень, слова лишнего не проронит.

— Ты не представляешь, — шмыгаю носом.

— Пока нет, — соглашает мама, терпеливо ожидая моей исповеди.

— Это вообще один и тот же человек, понимаешь? — выплёвываю так, что мама явно чует скорую истерику, кивает, чтобы меня подбодрить, и я шиплю: — Вампир. Великий. это всё — Саша! Великий, блин, Вампир! — возмущенно замахиваюсь рукой, но возвращая её на край ванны, промахиваюсь… и с плюхом прорезав пенную шапку, поднимаю брызги. — Чёрт! — и это ко всему. — И мало того. он с Валиковой целовался! А я, дура, пока он был «вампиром».

— Стоя-ять! — тянет мама, выставляя перед собой ладонь, и продолжает уже строгим, учительским тоном. — А ну-ка сопли подбери! И что, что один! Хорошо же. А поцелуи. подумаешь! — фыркает надменно. — Он тебе в верности и не клялся!