Сумерки мира - Генри Лайон Олди

Словно пытался высмотреть в ней нечто.

– Где мне найти бога? – прошептал Марцелл. – Где мне найти бога, чтобы взять его за бороду?!

…И плачущие, как не плачущие;

и радующиеся, как не радующиеся;

и покупающие, как не приобретающие;

и пользующиеся миром сим, как не пользующиеся…

Из Первого Послания к Коринфянам св. апостола Павла

«Сказал герой Феникс:

– Ты учил нас, Хирон, что, стоя над бездной, надо бесстрашно заглядывать в ее глубь и приветствовать жизнь; что жизнь – это радость подвига. Ты учил нас, что, когда ходишь над самой черной бездной по самому краю, надо смотреть в лазурь. Теперь и ты, Хирон, бессмертный, стоишь – как и мы, герои, – на краю бездны. Куда же ты смотришь?

И ответил бессмертный Хирон:

– Я бессмертен, но подвержен страданию смертных. Когда чаша страданий так переполнена, что перетекает через край и в ней тонет мысль, тогда отдают эту чашу обратно жизни. Всякому страданию дано переходить в радость. Одним страданием не живут.

– Скажи, что ты знаешь об этом, Геракл? – спросил тогда Феникс полубога, сына Зевса.

Ответил Геракл:

– Я не умею знать – я делаю. Я не заглядываю в Бездну – я спускаюсь в нее, чтобы вынести Ужас Бездны на свет дня. Я не умею отступать и хожу по любому краю.

Сказал тихо Хирон:

– Ты найдешь свой край, Геракл. Но слова твои меня радуют.

Тогда спросил Феникс киклопа:

– Почему ты молчишь, Телем?

И ответил киклоп Телем:

– Нет для меня края и глубины Бездны и некуда мне заглядывать. Я сам в Бездне. Не придешь ли ты и за мной, Геракл?

Ответил Геракл:

– Приду».

Я. Голосовкер. «Сказания о титанах»

Брата Манкуму, послушника братства Крайнего глотка, терзали видения. Последнее и самое упрямое из видений вот уже с полчаса пыталось разжать ему зубы и влить хоть каплю воды из выщербленной кружки. Манкума простуженно сопел, но зубов не разжимал.

Всякий послушник братства обязан пройти очищение перед церемонией Открытия Двери. Для этого и отводятся особые шалаши, возведенные в удалении от родного частокола Скита Крайнего глотка. Испытуемый должен провести семь дней в уединении, не вкушая пищи и позволяя себе лишь одну кружку воды – в полночь. Таков обряд очищения, и лишь прошедший его сподобится предстать перед патриархом Скита и затем явиться к Двери.

До полуночи оставалось целых два часа, и поэтому брат Манкума, задыхаясь, истово сопротивлялся искусу назойливого видения.

Голова призрака уплыла куда-то в сторону, а на ее месте возникла плоская треугольная морда с раздвоенным язычком, покачивающаяся на беспредельно длинной шее. Морда облизнулась и с нехорошим любопытством уставилась на послушника.

Брат Манкума истерически хихикнул и закашлялся, потому что вода попала ему в дыхательное горло. Хитрый призрак добился своего и теперь хлопал хрипящего послушника по спине. Рука видения оказалась неприятно увесистая. Второй кошмар в шалаше не помещался, и брат Манкума прикрыл глаза и предался размышлениям о том, можно ли теперь считать его пост нарушенным, и если да, то по чьей вине?…

В общем-то, галлюцинации появились уже на четвертую ночь поста и с тех пор не исчезали. Брат Манкума полз за Бледными Господами, тающими в вечерней синеве, умоляя взять его с собой; шарахался от звезд, просвечивающих сквозь зыбкое тело патриарха Мауриция, стоявшего над испытуемым с ломтем ветчины в руке; по углам скреблись и шептались обнаженные девицы с мышиными хвостиками, – но все это вряд ли можно было считать знамением или хотя бы откровением.

Будь ты хоть трижды знатоком Слов и Знаков, переписывай набело в тридцать восьмой раз хроники Верхних или предания старины – без очищающего поста и размышлений, а главное, без мало-мальски подходящего знамения нечего даже надеяться на Дверь.

И еще год учения, бесконечного и постылого… Брат Манкума от огорчения даже перестал кашлять и сел на ветхую циновку. Любопытная шея второго видения с пристальным взглядом на конце – или в начале? – успела к тому времени выползти наружу, и теперь там что-то непрерывно шуршало и клацало. Тот же призрак, что прервал пост, сидел сейчас у выхода из шалаша, и лицо его в лунном свете казалось неестественно бледным.

– Как тебя зовут, дубина? – хмуро спросил призрак, заворачиваясь в серый широкий плащ.

– Манкума, – просипел еще не вполне пришедший в себя брат Манкума. – Послушник братства Крайнего глотка.

Он с трудом сдерживал внутреннее ликование. Вот оно, долгожданное знамение!… Сидит, разговаривает…

– А как мне, недостойному, именовать Бледного Господина? – осторожно поинтересовался Манкума, боясь спугнуть плывущую в руки удачу.

Ночной гость провел ладонью по своей щеке, оцарапался о щетину и скептически поджал губы.

– Бледного Господина… – протянул он. – Ну что ж… Зови меня Сигурд. Сигурд Ярроу.

– А второго? – настойчиво продолжал брат Манкума, указывая рукой в шипящую и шелестящую темень за шалашом.

– Второго? – удивился Господин Сигурд. – Какого второго?

В проем тихо просунулась уже знакомая Манкуме морда, и ее белые клыки вызвали у послушника целый поток воспоминаний – причем, не всегда приятных. Видимо, он все-таки не успел достаточно очиститься…

– Вот этого, – пояснил Манкума, деликатно кивая в адрес вошедшего (или вползшего?) – Его как зовут? Или он сам соблаговолит ответить?

Господин Сигурд долго смеялся, и Манкума ждал, пока гость успокоится.

– Этого? – наконец выдавил Господин Сигурд. – Этого зовут Зу. Зу Вайнгангский. Устраивает?…

– Сигурд Ярроу и Зу Вайнгангский. И?…

– Что – и?

– А дальше? Дальше как?

– Дальше… – неожиданно серьезно протянул Господин Сигурд, и Господин Зу согласно мотнул головой, блестя чешуей и медным ошейником.

– Мало тебе… Тогда зови нас Видевшими рассвет. Устраивает?

– О да! – не удержавшись, во весь голос заорал брат Манкума. – Устраивает, достопочтенные! Я немедленно бегу сообщить о вас патриарху Маурицию!…

Он кубарем вылетел из шалаша и изо всех сил – откуда только взялись?! – заспешил через рощу, за которой лежал Скит Крайнего глотка.