Преступление в Орсивале - Эмиль Габорио

– Берта, – сказал он, – я привез тебе привидение.

Она едва соизволила приподнять голову, не удосужившись, впрочем, оторвать взгляд от газеты, которую читала.

Соврези продолжал:

– Это привидение тебе знакомо, я тебе часто о нем рассказывал, и ты, безусловно, полюбишь его так же, как я, – ведь это мой самый старинный товарищ, мой лучший друг. – И, отступив, он втолкнул в гостиную Эктора со словами: – Госпожа Соврези, позвольте представить вам господина графа Эктора де Тремореля.

Берта порывисто поднялась, вспыхнула, смешалась от нахлынувших на нее непостижимых чувств, словно перед ней и впрямь явился призрак. Впервые в жизни она оробела и смутилась, не смея поднять на гостя свои огромные голубые глаза, отливавшие сталью.

– Сударь, – пролепетала она, – сударь, поверьте… коль скоро мой супруг… добро пожаловать.

Дело в том, что имя графа де Тремореля, только что прозвучавшее в гостиной, было ей хорошо знакомо. Мало того, что она слышала его от Соврези, – она встречала это имя в газетах, его повторяли все ее друзья из окрестных замков. По всему, что она слышала и читала, обладатель этого имени рисовался ей каким-то великим, чуть ли не сверхъестественным существом. О нем говорили так, словно это герой былых времен, безумец, безудержный прожигатель жизни.

Это был один из тех людей, чья жизнь ужасает обывателя, у кого, с точки зрения тупого буржуа, нет ни чести, ни совести, чьи неукротимые страсти вырываются из тесных рамок предрассудков. Один из тех, кто превосходит окружающих, кто наводит страх, кто убивает за брошенный искоса взгляд, кто щедрой рукой швыряет золото, чье железное здоровье не страдает от чудовищных излишеств, кто одной и той же плетью укрощает любовниц и лошадей, самых прекрасных и экстравагантных дочерей Парижа и самых благородных животных Англии.

В своих отчаянных мечтах Берта часто пыталась вообразить себе грозного графа де Тремореля. Она угадывала в нем всевозможные достоинства и наделяла ими тех героев, с которыми мечтала убежать от мужа в далекую страну приключений. И вот теперь граф предстал перед ней.

– Дай же руку Эктору, – сказал Соврези.

Она протянула руку, Треморель легонько ее пожал, и Берте показалось, что по телу ее пробежал электрический ток.

Соврези упал в кресло.

– Послушай, Берта, – сказал он, – наш друг Эктор устал от той жизни, которую ведет; да и кто бы от нее не устал! Ему предписан покой, и этот покой он обретет здесь, у нас.

– Но не боишься ли ты, друг мой, – отвечала Берта, – что господину графу будет здесь скучно?

– Скучно! Почему же?

– В «Тенистом доле» так тихо, а мы – простые деревенские жители…

Берта говорила, просто чтобы не молчать, чтобы втянуть в разговор Тремореля и услышать его голос. При этом она поглядывала на гостя и пыталась понять, какое впечатление произвела на него. Обычно ее ослепительная красота потрясала всех, кто видел ее впервые. Но граф остался безучастен.

Ах, по этой холодности, по этому великолепному безразличию она мигом угадала в нем пресыщенного вельможу, прожигателя жизни, который все повидал, все изведал и от всего устал. И оттого, что он не восхищался ею, она сама восхищалась им еще больше.

«Как он отличается, – думала она, – от этого пошлого Соврези, который готов удивляться чему угодно, ахать по каждому пустяку, у которого все чувства отражаются на лице, а во взгляде читается все, что он скажет, еще до того, как он открыл рот!»

Берта заблуждалась. Граф был не столь холоден и не столь бесстрастен, как ей казалось. Он попросту не помнил себя от усталости. Чрезмерное нервное напряжение последних суток сменилось полным изнеможением, и теперь он едва стоял на ногах. Вскоре он попросил позволения откланяться.

Оставшись наедине с женой, Соврези поведал ей о прискорбных обстоятельствах – именно так он и выразился, – которые привели графа в «Тенистый дол». Преданный друг, он избегал в рассказе подробностей, которые могли бы представить Эктора в неловком виде.

– Это большое дитя, – говорил он, – безумец, истерзанная душа, но мы позаботимся о нем, исцелим его.

Никогда еще Берта не слушала мужа с таким вниманием. Она делала вид, что соглашается с ним, но в действительности восхищалась Треморелем. Да, она, как и мисс Фэнси, была потрясена таким героизмом: промотать состояние, а потом покончить с собой. «Ах, – мысленно вздыхала она. – Соврези на такое не способен».

И впрямь Соврези вел себя совсем не так, как граф де Треморель. Назавтра после приезда графа в «Тенистый дол» он объявил, что намерен безотлагательно заняться делами друга. Разговор происходил после завтрака, в очаровательном зимнем саду, примыкавшем к бильярдной.

Эктор прекрасно отдохнул, выспался в удобной постели, избавился от бремени насущных забот, привел свой туалет в порядок и словно стал другим человеком. Это была одна из тех натур, которых не затрагивают никакие события, которые буквально на другой день утешаются после любой катастрофы и легко забывают самые суровые уроки жизни.

Если бы Соврези его прогнал, ему негде было бы голову приклонить, а между тем он уже обрел свое обычное беспечное высокомерие кутилы-миллионера, привыкшего, чтобы люди и обстоятельства подчинялись его капризам. Он снова стал холодным, невозмутимым насмешником, словно после ночи, проведенной в гостинице, успели пройти годы и все беды миновали.

И Берта дивилась его спокойствию перед лицом таких невзгод, принимая его ребяческое легкомыслие за особое величие души.

– Итак, – сказал Соврези, – поскольку я становлюсь твоим поверенным в делах, изволь дать мне указания и некоторые необходимые сведения. В какую сумму оценивается или, если угодно, оценивалось твое состояние?

– Понятия не имею.

Соврези, который уже вооружился карандашом, большим листом бумаги и приготовился выстроить на нем колонки цифр, был несколько удивлен его ответом.

– Ладно, – промолвил он, – поставим в активе «икс» и перейдем к пассиву. Сколько ты задолжал?

– Ей-богу, не знаю, – с величайшим пренебрежением ответствовал Эктор.

– Как?! Даже приблизительно?

– Ах да, разумеется. Например, я должен не то пятьсот, не то шестьсот тысяч франков банкирскому дому Клер, пятьсот тысяч – Дервуа, примерно столько же – Дюбуа, тем, что в Орлеане…

– Дальше?

– Это все, что я помню точно.

– Но у тебя хотя бы есть какая-нибудь записная книжка, где ты отмечал, когда и сколько брал в долг?

– Нет.

– Ты по крайней мере сохранил документы, записи о расходах, копии долговых обязательств?

– Ничего. Вчера я сжег все бумаги.

Хозяин «Тенистого дола» так и подскочил на месте. Такое поведение казалось ему чудовищным, он и не подозревал, что Эктор рисуется. А между тем то была именно рисовка: такая подчеркнутая беспечность была высшим щегольством светского человека и жуира. Разориться, не имея понятия о причинах разорения, – это благородно, это изысканно, это вполне в духе аристократии старого режима.