Последняя драма Шекспира - Наталья Александрова

Как у нее уже вошло в привычку, она достала из тайника в столе колоду карт Таро, перемешала ее и вынула одну карту – первую, какая выпала из колоды.

Это была карта La torre. Башня. На карте действительно была нарисована мрачная каменная башня с зубчатым навершием. В башню из схематично нарисованного облака бил зигзаг молнии, и в том месте, куда он ударил, уже полыхало пламя.

Но Лиза заметила еще кое-что.

Чуть ниже навершия было нарисовано единственное круглое окошко, забранное решеткой, а за этой решеткой…

Лизе показалось, что из зарешеченного окна выглядывает женское лицо.

Карта в ее руке словно подернулась дымкой, изображение башни побледнело и стало увеличиваться, а потом вдруг сделалось отчетливым и реалистичным.

Это был уже не примитивный рисунок в три краски – Лиза отчетливо видела самую настоящую каменную башню с зубчатой вершиной и единственным окном, и в этом окне она увидела живое человеческое лицо. Женское лицо.

И на какой-то ничтожный миг ей показалось, что она узнала женщину в окне. Это была Анна, Анна Коготкова.

Лизины глаза начали слезиться от напряжения, она моргнула, чтобы сморгнуть слезы.

И все переменилось. Теперь она отчетливо видела карту. Самую обычную карту. То есть не совсем обычную – это была старинная карта Таро, пожелтевшая от времени, на которой примитивно, в три краски, нарисована крепостная башня.

В верхней части этой башни и правда было нарисовано окошко, но никакого лица в этом окошке не было.

Что же это было? Что за видение?

И тут Лиза вспомнила, что именно насторожило ее в рассказе Арсения.

Он сказал, что холдингу «Оксидентал» принадлежит старая водонапорная башня в парке Сельскохозяйственной академии. Башня, где раньше находился склад охранной фирмы «Око Ра». А теперь этот склад перенесли в другое место, гораздо дальше от офиса фирмы, но башню не продали, ее окружили охраной и занимаются там какими-то секретными делами.

Уж не там ли прячут похищенную Анну Коготкову?

Декабрь в Лондоне выдался на редкость холодным, и когда Уиллу пришлось выйти на сцену в легкой тунике, изображая греческого бога Аполлона, у него зуб на зуб не попадал, а изо рта вылетали клубы пара. В театре было холодно, как на улице: впрочем, это ничуть неудивительно, ибо в театре «Глобус», как и в прочих подобных заведениях, отсутствовало не только отопление, но даже крыша, и ежедневные представления проходили под открытым небом, или, как говорил романтически настроенный Гарри, под пологом звездного неба. И еще хорошо, коли это небо и впрямь было усеяно звездами – тогда с него, по крайней мере, не сыпался снег или моросящий лондонский дождь.

В зале, однако, было полно народу – подмастерья с лондонских верфей, ломовые извозчики, поденщики, мелкие торговцы с рынков Ист-Сайда и прочая подобная публика. Они пришли в театр и пьесу поглядеть, и пива выпить, ведь в зале среди зрителей сновали разносчики с теплым элем и пирожками с ливером.

– Джигу! Джигу! – кричали подвыпившие подмастерья. – Спляши для нас настоящую джигу!

– Вы не в ярмарочном балагане! – рявкнул, выйдя на авансцену, Большой Боб Кроули. – Вы пришли в театр, олухи и болваны, и извольте вести себя подобающе! А джига будет, непременно будет, но только после пьесы!

Уилл кое-как доиграл свою роль до конца и ушел за кулисы – согреться, но тут его позвал карлик. Вид у него был удивленный и даже немного напуганный.

– Парень, к тебе пришли!

Уилл накинул меховой жилет и вышел к гостю.

Это, несомненно, был джентльмен, более того – человек высокого положения. Об этом говорили и плащ, отороченный куньим мехом, и ухоженные руки, унизанные перстнями, но самое главное – лицо человека, привыкшего к тому, что любое его желание исполняется быстро и без рассуждений. Красивое, холеное лицо незнакомца несколько портил шрам на левой щеке.

– Вы хотели видеть меня, сударь? – спросил Уилл почтительно, но без подобострастия.

– Ты – Уилл Шекспир из Стратфорда? – спросил его незнакомец.

– Так назвали меня родители, – ответил Уилл, – и у меня нет причин это отрицать.

– Коли так, то у меня есть к тебе дело. Ты ведь не только играешь на сцене, но иногда и сочиняешь пьесы?

– Точно так, ваша милость. Да только сочинения эти пока не больно нравятся современной публике.

– Видел я эту публику! – Джентльмен брезгливо поморщился. – Мелкие торговцы да подмастерья! Настоящий сброд! Такой ли публике должен служить истинный талант?

– Другой публики у нас нет, а этот, как вы выразились, сброд платит за наше искусство живые деньги.

– А что ты ответишь, друг мой, если я скажу тебе, что вы можете сыграть пару пьес при дворе?

– Скажу, что вы шутите, милорд! Кто же пустит ко двору бедных актеров из лондонского предместья?

– Все зависит от того, кто поручится за этих бедных актеров. Уверяю тебя, Уилл, что с моим поручительством перед вами будут открыты любые двери!

– Простите, милорд, но я до сих пор не знаю вашего благородного имени.

– Я – Роджер Меннерс, пятый граф Ратленд.

Уилл низко склонился перед высокородным джентльменом и проговорил с чрезвычайным почтением:

– Польщен вашим визитом, милорд, польщен и даже удивлен. Но мой здравый смысл простолюдина говорит мне такую вещь: бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Чем я и мои друзья сможем отплатить вашей светлости за столь щедрое благодеяние?

– А ты не дурак, Уилл! – Граф усмехнулся. – Твоя правда. Я хочу просить тебя о небольшом одолжении. Я видел твою пьесу «Тимон Афинский». Пьеса показалась мне весьма недурной, но я попросил бы тебя вставить в нее пару небольших кусков, прежде чем ты и твои друзья представите ее на суд Ее Величества.

– Пару кусков? – переспросил Уилл.

– Да, вот они, я принес их с собой! – И джентльмен протянул Уиллу несколько листов, исписанных убористым почерком.

Уилл проглядел эти вставки и поднял глаза на графа:

– Милорд, не усмотрят ли в этих ваших добавлениях крамолы? Не усмотрят ли в них прозрачный намек на высокопоставленных особ, да больше того – на Ее Величество? Не ждет ли бедных актеров суровое наказание за дерзость?

– Можешь не волноваться, мастер Шекспир. Ежели знатные господа, которые придут на ваш спектакль, увидят в этих дополнениях какой-то намек, они разве что посмеются.

Уилл все еще колебался, и тогда его знатный гость вынул из рукава свой самый сильный козырь:

– Я знаю, мастер Шекспир, что ты до сих пор не стал полноправным совладельцем этого театра.