Воспоминания еврея-красноармейца - Леонид Котляр

Пережитое не прошло бесследно. В июне-июле моя жена перенесла инфаркт, а 21 декабря 1986 года, уже после того как мы вернулись домой, в Полесское, умерла.

Я же прожил в своем домике после того, как похоронил жену, еще три года. Отапливал дом радиоактивными дровами, поскольку отопление было печное. Затем домик снесли, а мне дали однокомнатную квартиру все в том же Полесском, где я прожил еще более полутора лет. В конце концов из Полесского всех отселили (меня — в 1990 году), и с 1991 года этого поселка на карте Украины больше нет. А всего из Полесского района было отселено более десятка населенных пунктов.

И еще два «трюка» партноменклатуры. Во-первых: в моем удостоверении пострадавшего от Чернобыльской аварии (категория 2-Б) указано, что отселение произошло в 1986 (а не в 1990) году. Во-вторых: в момент аварии я работал учителем в селе Варовичи (именно там, по иронии судьбы, началась моя педагогическая деятельность), которое оказалось в 30-километровой зоне; по закону всем, кто там работал в момент аварии, присваивался статус не потерпевшего, а ликвидатора. Добиться такого статуса удалось только одному человеку из тридцати работников Варовичской школы — и то через суд.

На этом я мог бы и закончить свои воспоминания, но должен еще рассказать о моем друге детства Юре Бельском.

Подружились мы с ним в четвертом классе, хотя учились вместе с первого дня в 1-м «а» классе 46-й школы. Классы тогда еще назывались группами (чтобы не как до революции). 46-я школа находилась на Святославской улице, довольно далеко от моего дома, а Юра жил от нее через дорогу. Почти весь учебный год моя тетя водила меня в школу, а во втором классе я уже ходил самостоятельно.

Юра, в отличие от большинства из нас, жил в отдельной квартире с мамой, бабушкой и прабабушкой (булей и бабулей, как он их ласково называл). Жила эта семья на заработки Юриной мамы, которая была секретарем-машинисткой. Отец Юры был арестован и расстрелян еще до рождения своего сына. Не знаю, в чем его обвиняли, но поскольку он был офицером царской армии и жил в Киеве, то наверняка состоял в формированиях Белой гвардии и участвовал в событиях, описанных в романе Михаила Булгакова. Уже одного этого было достаточно, чтобы оказаться виноватым перед советской властью. Кстати, и дом их находился неподалеку от описанных в романе «Белая гвардия» улиц. Буля и бабуля были матерью и бабушкой расстрелянного Юриного отца.

А этажом ниже, в коммунальной квартире, некогда полностью ему принадлежавшей, жил Юрин дед по матери, который преподавал латынь в университете и, видимо, помогал дочери содержать семью из четырех человек. Когда и каким образом ушли из жизни второй дед и вторая бабка Юры, я не знаю. Об этом никогда не возникало разговоров, как не было речи и о гибели Юриного отца.

Кстати, и у меня ни одной бабки и ни одного деда к моменту моего рождения не было, и об этом тоже между нами никогда не возникало разговоров. Наверное, главной причиной «неприкасания» к теме предков была та, что, поступая на работу, советскому человеку необходимо было указывать в анкете социальное положение до 17-го года и кем были его родители. Иногда это прошлое лучше было скрыть и уж во всяком случае не афишировать. Поэтому соображения элементарной тактичности требовали не касаться темы предков и прошлого.

Мы с Юрой очень любили заглядывать на часок-другой в комнату его деда в отсутствие хозяина и, конечно, с его разрешения. Главной достопримечательностью комнаты были книги на латинском и древнегреческом языках в солидных тисненых золотом переплетах, хранимые в застекленных книжных шкафах. Больше я таких книг никогда в жизни нигде не видел. Брать книги не разрешалось, и мы запрета не нарушали. Был у деда и радиоприемник, который разрешалось включать и слушать разные станции. Юра любил джаз, к слушанию которого он приобщил и меня, а его любимым пианистом был Цфасман. У меня же не было особых музыкальных привязанностей, пока на экранах Киева не появился «Большой вальс» с Леопольдом Стоковским и Милицей Кориус. И еще мы любили посещать вечерние симфонические концерты в Мариинском парке. Очарование этих концертов осталось со мной на всю жизнь (кстати, как и впечатление от вышедшего тогда же на экраны фильма «Волга-Волга» с Игорем Ильинским и Любовью Орловой).

В нашем классе многие хорошо учились, в том числе и я. Многие из нас пришли в школу уже с некоторым умением читать, считать и кое-как писать печатными буквами. А Юра в восемь лет (в школу тогда принимали с восьми) хорошо читал и писал чернилами без клякс. В четвертом классе он уже писал быстро и практически без ошибок, у него был каллиграфический почерк. Его словарный запас и эрудиция были так велики, что я понимал только половину того, о чем он говорил, но никогда не переспрашивал, а молча упорно вникал, тянулся за ним, учился и делал успехи, так что в восьмом классе мы с ним общались уже почти на равных, хотя я все равно чувствовал его превосходство.

После войны, когда уже не было в живых ни Юры, ни его деда, я прочел «Повесть о жизни» К. Паустовского. Там есть глава «Латинист», которая посвящена Юриному деду, преподававшему латынь в 1-й киевской гимназии, где учился Паустовский, у которого Юрин дед был классным наставником. Гимназисты прониклись к нему таким уважением и любовью, что решили разыграть его удивительным образом: они постановили, что весь класс должен учить латынь на пятерку, и через некоторое время латинист Субоч перестал верить своим ушам и глазам, потому что отпетые троечники и даже двоечники стали отвечать урок только на пять. Дело дошло до того, что латинист пригласил в класс комиссию, но и она подтвердила феноменальный факт. Думаю, что Юре эта история была известна, но мне он о ней не рассказывал. Хвастать Юра не любил, а подобный рассказ он мог бы счесть хвастовством.

Юра был участником обороны Киева и погиб в окружении в районе Борисполя в сентябре 1941-го, когда наши войска, оставив Киев, угодили в Бориспольский «котел», в котором попала в плен команда киевского «Динамо», расстрелянная в Киеве после легендарного футбольного «матча смерти».

О гибели Юры я узнал, когда пришел в школу, возвратившись в Киев в декабре 1946-го, и сразу решил, выйдя из школы, проведать его маму. До Юриного дома было рукой подать, но, приблизившись, я почувствовал, что у меня не хватает духу переступить порог этой квартиры. Мне представилось, что матери моего друга встреча со мной причинит лишь дополнительную боль. И чем больше проходило дней, недель и месяцев, тем невозможней для меня становилось свидание с Юриной мамой, потерявшей когда-то мужа, а теперь сына. И до сих пор все сильней чувствую я свою вину, что не встретился с ней.

После войны во мне очень долго жило чувство вины, что я остался жив, а многие мои товарищи, родные и близкие, миллионы солдат и не солдат погибли на войне. Среди них — мой младший брат Рома. Мой любимый дядя Юра, который написал когда-то для нашего спектакля забавные стихи про короля самоварной меди. И еще — мой лучший и единственный настоящий друг Юра Бельский.

У Юры, кроме меня, тоже не было друзей. В память о нем и о моем дяде Юре я назвал своего сына Юрием.