Покушение на шедевр - Дэвид Дикинсон

— Есть еще кое-что, о чем я хотел бы рассказать вам, Пауэрскорт, — снова заговорил его собеседник, вернувшись наконец за стол. — Я слышал об этом буквально на днях. За неделю-другую до гибели Монтегю в среде аукционистов и торговцев предметами искусства пошли слухи, что многие картины с нынешней выставки будут разоблачены в его статье как подделки. Никто не знает, откуда берут начало эти слухи, но они получили широкое распространение.

Перед мысленным взором Пауэрскорта проплыла целая вереница подозреваемых. Хорас Алоизиус Бакли, преклонивший колена во время вечерней службы. Он вспомнил слова инспектора Максвелла о том, что человек по фамилии Джонстон из Национальной галереи был последним, кто видел Кристофера Монтегю живым. Ему представился Родерик Джонстон с его медвежьей статью, играющий куском веревки, на которой вешают картины. Кто-нибудь из фирмы Кларка, или Капальди, или Декурси и Пайпера, внимательно вглядывающийся в одну из живописных сцен — например, ту, где изображены Каин с Авелем или Давид с Голиафом. Но о ком бы он ни думал, перед его глазами продолжали стоять ужасные черные отметины на шее Кристофера Монтегю.

Миссис Имоджин Фоукс сидела в малой столовой своего просторного дома в Дорсете. По террасе за высокими окнами гулял ветер, унося прочь палые листья. Дальше начинались лужайки с посыпанными гравием дорожками; они тянулись ярдов на полтораста, до небольшого пруда с островком посередине. В левой руке Имоджин держала стопку писем. Верхнее было от матери — как хорошо она знала ее почерк! Наверно, очередная порция рассуждений о том, что значит быть достойной женой. Следующее прислала сестра, и оно едва ли сильно отличалось от предыдущего. Третье — от кузины из Америки; четвертое было подписано незнакомым почерком, скорее всего, мужским. Когда она вскрыла его, к ней на колени выпали два письма. У Имоджин захватило дух. Потом ее сердце забилось очень быстро. Оглянувшись и убедившись, что за ней никто не подсматривает, она поспешила в сад, крепко сжимая письма в руке.

Первое было формальным извещением, в котором говорилось, что ответ на второе послание, буде она пожелает составить таковой, можно отправить по вышеуказанному адресу. Тогда его передадут в нужные руки. Второе написал ее бывший возлюбленный Орландо Блейн.

«Моя дорогая Имоджин, — бежали кудрявые строчки, — я не могу сказать тебе о своих чувствах, потому что это письмо прочтут другие. Я не могу сообщить, где нахожусь. Я не могу написать, чем занят. Но я здоров и мечтаю увидеть тебя. Те, кто живут со мной, говорят, что, возможно, разрешат тебе приехать и остановиться здесь или поблизости. Надеюсь, ты согласишься. Больше мне писать не позволяют. Помни сонеты. Орландо».

Письмо повергло Имоджин в смятение. Она снова перечла его. Все было очень таинственно, очень романтично. Сонеты. Она помнила прогулку по Темзе в окрестностях Виндзора: Орландо на веслах, в его синих глазах играют отраженные от воды блики. Он был невыразимо прекрасен. В двенадцать лет она решила, что сможет полюбить только мужчину с синими глазами, и пока не нарушила данного себе обещания. Сонеты, шекспировские сонеты, которые они шепотом читали друг другу под ветвями плакучей ивы на берегу, и прохладная вода, в которую она опустила руку…

Любовь — не кукла жалкая в руках

У времени, стирающего розы

На пламенных устах и на щеках,

И не страшны ей времени угрозы.

Похоже, что Орландо держат в плену, сказала она себе. Он не может написать, где он и чем занимается. Но зачем кому-то похищать Орландо и запирать его в высокой мрачной башне? Она вспомнила о человеке, заплатившем за него долг в казино. Может быть, он и посадил Орландо под замок? Имоджин внимательно вгляделась в письмо, надеясь обнаружить какие-нибудь признаки, которые позволили бы догадаться, откуда оно отправлено. Но у нее ничего не получилось. Тогда она побрела к пруду, крепко сжимая письма, чтобы их не унесло ветром. Она слегка дрожала, и не только от холода.

Мы оба пленники, думала она. Орландо заперт в каком-то неведомом месте, а моя тюрьма — брак с человеком, за которого меня заставили выйти родители. Что ж, она покорилась судьбе. Ходила на званые ужины к сельским жителям — добродушным сквайрам и их пышущим здоровьем женушкам, слушала бесконечные разговоры об охоте и угрозе повышения налогов в том случае, если к власти придут либералы. Сама принимала гостей мужа, сидя за столом как в полусне: мысли ее витали где-то далеко. Она знала, большинство соседей думает, что Гренвилл Фоукс женился на полоумной, прельстившись ее красотой, и теперь вынужден мириться с ее причудами, странной рассеянностью, отсутствием интереса к местным делам. А еще, говорили они, эта чудачка читает стихи, порой даже на иностранных языках вроде французского. Разве здесь, в охотничьем краю, что-нибудь может служить более веским свидетельством сумасшествия или хотя бы явной ненормальности! Но в одном Имоджин оставалась абсолютно твердой с первой брачной ночи. Она неизменно запирала дверь своей спальни.

Поверхность пруда была покрыта рябью; у самого берега качались на воде две уточки. Имоджин принялась сочинять ответ на письмо Орландо. Надо, чтобы он звучал как можно суше, решила она. Миссис Имоджин Фоукс благодарит мистера Питерса за приглашение нанести визит мистеру Орландо Блейну и с удовольствием им воспользуется.

Старший инспектор Уилсон мерил шагами комнату покойного Томаса Дженкинса на Банбери-роуд. Он показался Пауэрскорту весьма озабоченным.

— Мы не слишком далеко продвинулись, милорд, — сказал он, — разве что нашли несколько человек, которые видели Бакли в Оксфорде в день убийства. Опросили всю округу — всех, кто живет не дальше сотни ярдов отсюда, — но безрезультатно. В день, когда убили несчастного Дженкинса, никто не видел ничего подозрительного. Никаких чужаков, и вообще ничего необычного.

Пауэрскорт протянул инспектору фотографию Хораса Алоизиуса Бакли в спортивной форме. Потом рассказал ему о своем разговоре с партнером Бакли и о тайной страсти пропавшего к вечерней службе в соборах.

— Хотел объехать все соборы Англии, говорите? — Старший инспектор Уилсон отреагировал на это сообщение так же, как сам Пауэрскорт. — Сколько же их всего, черт побери?

— Я пытался сосчитать их, когда ехал сюда в поезде, — ответил Пауэрскорт. Он снова мысленно представил себе карту железных дорог Англии. — Собор Святого Павла и Саутуоркский в Лондоне — с этими больших трудностей не будет. Теперь дальше: Рочестер, Кентербери, Чичестер, Уинчестер, Солсбери, Эксетер, Глостер, Вустер, Херефорд, Ковентри, Питерборо, Или, Норидж, Линкольн, Йоркминстер — там тоже, можно сказать, собор, поскольку имеется архиепископ, — Рипон, Дарем, Карлайл, Крайстчерч здесь в Оксфорде. Это уже двадцать один, и какие-нибудь я наверняка забыл. Есть ли собор в Бери-Сент-Эдмондсе? А в Манчестере? В Бирмингеме? Как-то нечестно, что на западе Англии их целых три рядом — в Вустере, Глостере и Херефорде, — а вот на севере почти нет. Может быть, севернее залива Уош обитают люди с большей склонностью к язычеству?