De Profundis - Эмманюэль Пиротт

Один молодой еврей, которого он встретил в Вормсе, сказал ему, что нет еврейского слова для «тела»; плоть и душа едины в живом существе. Плоть – одно целое с живущим в ней духом, она не предшествует ему и его не переживает. Эта концепция покорила его до глубины души; он даже крепко верил в нее в конце своей жизни. Но его это, наверно, не касалось, коль скоро он оказался здесь и влачит свою бедную душу, нагую и печальную, сквозь вечность…

Джеки умер; Роксанна отвязала его и уложила рядом с трупом Фреди. Стеллу она устроила в своей кровати. Девочка металась, судорожно дрожа, и Роксанна ласкала ее, силясь успокоить. Она была еще неловка, не знала, как дотронуться до ребенка, как обнять, какими ласками угомонить. Но Стелла прижалась к ее груди и уснула, наполнив ее покоем и безмятежностью, которых она сама не могла ей дать. Роксанна вышла из спальни и легла на кровать дочери. Ей надо было побыть одной.

Исчез ли он в тот миг, когда погиб Фреди? Разорвала ли она окончательно связующую их нить? Вправду ли «он» вселился в тело Фреди и спас их? Или все это было лишь бредовым порождением больного воображения Роксанны? Одно, казалось ей, она знала наверняка: все это безумие кончилось. Ушел ли он в абсолютное небытие или вообще существовал лишь в слабых умишках двух женщин, сошедших с ума от тоски и одиночества, теперь не было больше ничего, ни бреда, ни присутствия.

Ночь душная и влажная. Кажется, что все блестит под пленкой пота. Роксанна вспоминает пруд. Она купалась в нем редко, только когда от жары это становилось необходимым, почти жизненно важным. Но даже днем темная, неподвижная вода наполняет ее страхом. Весной она лелеяла мечту войти в нее и умереть; ей казалось, что это «он» подталкивал ее к этому, приглашал в последнее путешествие в его компании, среди неповоротливых карпов и зеленой шевелюры водорослей. В эту ночь ей хочется почувствовать, как погружаются ее тяжелые изболевшиеся члены в прохладную воду. Она стремится к этой жидкой оболочке, к великому покою, окутывающему тело и душу под водой. Она выходит и идет к лакированному зеркалу, в котором отражается небо и плывущие по нему облака. Раздевается и медленно входит в воду. Теплота лижет ей поясницу, а вокруг щиколоток и икр закручиваются течения попрохладнее. Она идет, и вскоре ее живот, грудь, плечи накрывает благодатная волна. Полная луна выглядывает из-за облака, заливая светом своих бледных лучей колышущуюся поверхность.

* * *

Он видел, как она раздевалась перед черной водой. Смотрел, как длинное тело, напряженное от треволнений дня, постепенно скрылось под водой. Он не вполне спокоен насчет намерений этой женщины, в которой недюжинной силы порывы к смерти ведут ежечасную битву со столь же мощными – к жизни. Он скользит с ней к центру озерца и вскоре смешивается с волнующейся водой, обтекающей тело Роксанны; он – текучий изгиб, проскальзывающий между ее ног, неуловимый шлейф, тянущийся между пальцев, теплая рука, ласкающая волосы. Он весь вокруг нее, окутывает ее и баюкает с бесконечной нежностью этой субстанции, ставшей им.

Тело Роксанны сладострастно шевелится, выгибается, ликуя в его жидких объятиях, и им обоим кажется, что впервые они испытывают вместе восторг подлинного акта любви. Роксанна отдается и плывет, уплывает, глядя широко открытыми глазами в беззвездное небо. И тут он понимает внезапно и остро, что недолгое воплощение в теле Фреди предвещало конец его скитаний. Он так хотел, чтобы сгинуло, исчезло совсем его духовное существо. Но теперь, когда это желание вот-вот исполнится, его одолевает несказанный страх. Он обнимает тело Роксанны, сжимает, словно хочет слиться с ней; и он призывает смерть, пусть она возьмет его сейчас и пусть он растворится в этой зыбучей тьме.

Роксанна чувствует, как ее затягивает в глубину; она расслаблена, не противится, потому что он по-прежнему с ней; он увлекает ее на дно, но она ему доверяет. Туда, вниз, не проникают больше ни лунный луч, ни звуки, ни образы. Ничего, только он вокруг нее; только они одни в жидкой ночи, вдали от шума и страха, вдали от скуки, вдали от людей.

Сердце Роксанны бьется слабо. Ее тело покорно ему. Она уже не сможет долго задерживать дыхание. Он мог бы увести ее с собой сейчас, туда, куда должен уйти. Он чувствует ее губы, нежность ее век, волосы, живущие собственной жизнью, раскинувшиеся плавучим ореолом вокруг лица, точно трепещущее черное солнце. И тишину, которая зовет их.

Но он не может ее удержать. Пусть она всплывет теперь, он должен вынести ее на поверхность, пусть наполнит свои легкие воздухом. Пусть вернется к Стелле.

Под толчком мощного течения мускулы Роксанны напряглись, глаза открылись; она бьет по воде руками, с силой сгибает и разгибает ноги; и она устремляется вверх, а он провожает ее в восхождении к жизни.

Назавтра Роксанна погрузила трупы трех убийц на телегу, запряженную лошадью. Она дивилась силе, которую черпала в своем теле, энергии, жившей в ней с прошлой ночи и наполнявшей каждое ее движение. Даже от жары, обычно ей невыносимой, она теперь мучилась меньше. Она отправилась к прудам Омере и сбросила в них тела, привязав камни на шею.

Изувеченное тело Джеки лежит, завернутое в простыню, на траве среди маргариток. Много долгих часов Роксанна копала яму под ивой, возле могилки лебедя и источника.

Он рядом с ней перед зияющей дырой. Запахи сырой земли захлестывают его, и все вспоминается: он умер не дома. Он видит себя лежащим в постели в маленькой комнатке. Вокруг него голые грязные стены, стол, стул, распятие; старая собака лежит у кровати и бросает на него отчаянные взгляды. Входит женщина, неся дымящуюся миску. Он не узнает лица с упрямым выражением; она немолода, одета как крестьянка. Она бесцеремонно прогоняет пса, придвигает стул к кровати. Деревянная ложка с горячей жидкостью, какой-то похлебкой, у его губ в морщинистой руке женщины. Он не хочет есть и отказывается открыть рот. Она сурово настаивает, и он отшвыривает миску и ложку на земляной пол. Его мучат ужасные боли; ломит, жжет огнем повсюду внизу спины, в животе и в ногах. Он знает, что это рак, проникший исподволь в его тело год назад, может быть, два. Это началось где-то в правом боку. И распространилось по всему тазу. Черная желчь его одолела. Доктор Муазен сказал ему однажды, много лет назад, в пору его бесшабашной молодости, что меланхолия погубит его вернее, чем война.

Женщина вышла. Ему надо помочиться, но он не может встать. Он зовет, никто не приходит. И он делает под себя, пропитывая вонючий тюфяк теплой, дурно пахнущей влагой. Ему очень холодно. Он весь – сплошная судорога. И внезапно страх накатывает и душит его. В глазах мутится – и больше ничего. А потом он видит свое собственное тело, лежащее на грязных простынях. Возможно ли, что это изможденное, отвратительное существо было им? В комнату входят люди. Женщина, которая приходила его кормить, закрывает ему глаза, складывает руки на груди; тайком она снимает с его безымянного пальца золотой перстень с фамильным гербом: «На серебряном поле три лазурные ленты и красный орел поверх всего».

Значит, он продал Сен-Фонтен за краюху хлеба выскочке Пьерпону и был вынужден доживать остаток дней у простолюдинов, обращавшихся с ним хуже, чем со своим старым псом. Круг замкнулся; он проследовал мысленно путем своей жалкой жизни до конца и мог теперь откланяться.