Чингисхан. Властелин мира - Гарольд Лэмб

При Угедее, сыне Чингисхана, китаец фактически управлял империей, и ему удалось отобрать у монгольских военачальников прерогативу наложения наказаний, назначения судей и сбора налогов на нужды казначейства. Его сообразительность и невозмутимое мужество нравились завоевателям-язычникам, а он знал, как на них влиять. Угедей злоупотреблял вином, а у Елюй Чуцая был резон желать, чтобы он жил как можно дольше. Возражения никак не действовали на хана, и китаец принес ему железную вазу, в которой некоторое время хранилось вино. От вина края сосуда заржавели.

«Если вино, – сказал он, – так разъело железо, суди сам, что оно сделало с твоим кишечником».

Угедей был потрясен этой наглядной демонстрацией и стал меньше пить, но все же пьянство стало истинной причиной его смерти. Однажды, обозленный каким-то поступком своего советника, он бросил Елюй Чуцая в тюрьму, но позднее передумал и приказал его освободить. Китаец не хотел покидать тюремной камеры. Угедей послал узнать, почему он не появляется при дворе.

Он получил от мудреца такой ответ: «Ты назначил меня своим министром. Ты посадил меня в тюрьму. Значит, я виновен. Ты выпускаешь меня на свободу. Значит, я невиновен. Легко тебе играть со мной. Но как же мне руководить делами империи?»

Его восстановили в должности, на благо миллионов людей. Когда Угедей умер, административные функции от старого китайца перешли к мусульманину Абд эль-Рахману. Переживания по поводу крутых мер, к которым прибегал новый министр, ускорили смерть Чуцая.

Полагая, что он накопил огромные богатства за свою жизнь на службе у ханов, некоторые монгольские военачальники обыскивали его резиденцию. Они не нашли никаких других сокровищ, кроме обычной коллекции музыкальных инструментов, рукописей, карт, дощечек и камней, с вырезанными на них какими-то надписями.

Сын, которому удалось сесть на трон отца-завоевателя, обнаружил, что не очень-то горит желанием быть хозяином половины мира. У Угедея были свойственные монголам чувство юмора и выдержка и не было жестокости его братьев. Он мог сидеть в своем шатровом дворце в Каракоруме и ничего не делать, выслушивая сообщения, которые доставляются гонцами к ханскому трону. Его братья и военачальники занимались войнами, а Елюй Чуцай следил за тем, чтобы поступали доходы.

Угедей, с массивным телом и спокойным характером, являет собой любопытный образ: великодушный варвар, имеющий богатства из Китая, женщин из десятка империй и стада лошадей на нескончаемых пастбищах – все к его услугам. Его поступки шокируют, как не свойственные монарху. Когда его военачальники протестовали против его привычки раздавать все, что только попадется ему под руку, он отвечал, что все равно скоро покинет этот мир, и единственное, что от него останется неизменным, будет память о нем людей.

Он не одобрял жажду накопления огромных сокровищ у персидских и индийских монархов. «Они были глупцами, – говорил он, – и им от них было мало проку. Они ничего не взяли от мира с этими сокровищами».

Ушлые мусульманские купцы, прослышав о его беспечном великодушии, не преминули явиться гурьбой к его двору с разными товарами и огромным счетом за них. Такие счета представлялись хану каждый вечер, когда он сидел на людях. Как-то присутствующие сановники протестующе заявили ему, что купцы беззастенчиво ставят завышенную цену. Угедей согласился. «Они приехали, надеясь получить от меня прибыль, и я не хочу, чтобы они ушли разочарованными».

Его поступки были чем-то в стиле Харуна аль-Рашида пустыни. Он любил побеседовать с забредшими путниками и однажды был поражен бедностью одного старика, который дал ему три дыни. Не имея под рукой серебра или богатой одежды в тот момент, хан велел одной из своих жен отблагодарить нищего жемчужинами из ее серег, которые были крупного размера и очень ценными.

– Было бы лучше, о мой господин, – запротестовала она, – позвать его завтра ко двору и дать ему серебра, которое он мог бы употребить с большей пользой, чем эти жемчужины.

– Очень бедный человек не может ждать до завтра, – возразил практичный монгол. – Кроме того, жемчужины довольно скоро вернутся в мое казначейство.

Угедей, как и все монголы, обожал охоту, любил смотреть состязания по борьбе и конные скачки. Бродячие певцы и атлеты приезжали к его двору из далекого Китая и городов Персии. В его время в империи начались раздоры между мусульманами и буддистами, между персами и китайцами. Эти свары раздражали сына Чингисхана. И его простодушие иногда обескураживало интриганов. Некий буддист пришел к монголу с рассказом о том, что ему во сне привиделся Чингисхан и приказал: «Иди и потребуй от моего сына, чтобы он истребил всех магометан, так как они – порождение сатаны».

Суровость покойного завоевателя по отношению к исповедующим ислам была хорошо известна, и ярлык – приказ Великого хана, отданный, пусть и в видении, был делом серьезным. Угедей задумался на некоторое время.

– Чингисхан обращался к тебе через переводчика? – спросил он дотошно.

– Нет, о мой хан, он говорил сам.

– А ты говоришь по-монгольски? – не унимался Угедей.

Было очевидно, что человек, удостоившийся видения, не говорил на другом языке, кроме турецкого.

– Тогда ты мне солгал, – возразил хан, – потому что Чингисхан говорил только по-монгольски.

И он приказал казнить противника магометан.

В другой раз китайские артисты развлекали Угедея кукольным представлением. Среди других кукол хан заметил фигуру старика в чалме, с длинными белыми усами, которого волокли, привязав к хвосту лошади. Угедей потребовал, чтобы китайцы объяснили, что это значит.

– Это изображает, – отвечали куколоводы, – как монгольские воины тащат за собой мусульманских пленных.

Угедей велел остановить представление, а своим слугам принести из сокровищницы самые богатые одежды, ковры и драгоценные изделия из Китая и Персии. Он показал китайцам, что их товары уступают изделиям с запада, и добавил:

– В моих владениях нет ни одного богатого мусульманина, у которого не было бы нескольких рабов-китайцев, но ни у одного богатого китайца нет рабов-мусульман{6}. Кроме того, вам известно, что Чингисхан дал указание о выдаче вознаграждения в сорок слитков золота тому, кто убьет мусульманина, в то время как он полагал, что жизнь китайца не стоит и осла. Как же вы можете насмехаться над мусульманами?