Неровный край ночи - Оливия Хоукер

Ал добавляет:

– И проявлять храбрость, и делать то, что никто больше не может.

Он произносит задумчиво:

– Пожалуй, такое часто происходит. Я-то знаю, особенно после прыжка из самолета.

Теперь он полностью завоевал внимание мальчиков, они ловят каждое его слово.

– Но знаете что, для мальчиков, таких, как вы, есть способы повеселиться и без гранат. И для всякого парня есть возможность извлечь из жизни больше, чем в вермахте.

– Как? – уточняет Пол, поглядывая не него искоса, со скептицизмом.

– Вы могли бы заняться рыбалкой, теперь, когда ручьи и пруды оттаяли.

– У нас нет удочек.

– Я покажу вам, как их сделать. Это просто, и вы сможете накопать в Misthaufen червей для наживки. В кучах навоза всегда водятся жирные сочные черви, против которых ни одна рыба не устоит. Или, если рыбалка вам не по душе, можно отправиться на охоту.

– Но у нас нет ружья, – замечает Ал. – Никому нельзя его иметь, если он не солдат или лоялист. Ты же знаешь.

Мальчик прав. Антон хорошо помнит Веймарскую республику и ее реестр владельцев огнестрельного оружия. Они начали регистрировать их, когда он еще был совсем молодым человеком, только что принятым в орден францисканцев. Тогда это казалось хорошей идеей; Антон был привержен миру и покою ордена и даже хвалил регистрацию. Но скоро все пошло наперекосяк; как все, к чему прикасается НСДАП. Если бы все граждане чтили закон – или если бы каждый гражданин нарушил его – мы, возможно, не оказались бы там, где мы сейчас, не стали бы народом, дрожащим под прицелом оружия, конфискованного Партией. Но в 31-м они использовали регистрацию, чтобы поставить под удар и разоружить евреев, а в 33-м конституцию аннулировали, а НСДАП, тем временем, совершал рейды по всем домам и организациям, взламывая сейфы и потроша матрасы, разнося двери кладовых. Они изъяли все огнестрельное оружие, какое смогли найти и отозвали лицензии у всех мужчин и женщин, которых признали «политически неблагонадежными». А к тому времени, что могла сделать разрозненная кучка мятежников – те немногие, кто был против Веймарских регистраций? Ничего, кроме как стоять в сторонке и смотреть, как забирают их снаряжение, как их право на сопротивление уничтожается на корню. Что может сделать один человек, против целой армии, бряцающей оружием? Что может сделать полдесятка или даже сотня? Теперь, с 1938 года, владеть частным оружием могут лишь признанные члены Национал-социалистического движения. Что могли бы сделать тысяча человек, или десять тысяч, если бы у них была сила сопоставимая с силой противника?

Мальчикам он говорит:

– Вам не нужны ружья, чтобы охотиться. Что по-вашему делали люди, когда ружья еще не были изобретены? Можно легко сделать рогатку; у меня где-то есть книжка, там описано, как ее смастерить. Нам надо будет раздобыть кожу, достаточно мягкую, чтобы подошла для этой работы. Может быть, у Мебельщика найдется несколько обрезков, с которыми он готов будет расстаться, какие-нибудь остатки от покрытия кресел.

– Оленя из рогатки не убьешь, – говорит Пол. – Даже если бы получилось, он слишком тяжелый, мы бы его не сдвинули.

– Оленя! Кто вообще захочет есть оленину? Нет, мальчики, я говорю о кролике.

Они переглядываются, взвешивая это предложение.

– Охотиться может оказаться весело, – признает Ал. – Но быть солдатом это куда более по-мужски.

Антон прикрывает рот рукой, чтобы скрыть недовольную гримасу. Как объяснить им – как заставить их увидеть, в мире, который восхваляет бесчувственного убийцу как образец высочайшего проявления мужественности? Мы восславляем мужчину, который бряцает оружием и идет дорогой насилия. Но есть и другие люди, другие жизни, другие способы быть мужчиной. Как на счет учителей и священников? Как на счет врачей и художников, которые исцеляют и создают, в то время как другие разрушают? Как на счет наших отцов? «И как я скажу им, – размышляет он, – что солдаты, которыми они так восхищаются, потеют под касками и просыпаются с криками среди ночи? Как я скажу им, что Партия небольшой выбор оставляет своим солдатам, если оставляет вообще?» Вермахт силой творит такое, что разрушает их души так же верно, как пуля разрушает плоть. Силой фюрер производит призраков, которые будут служить ему вечно.

Он не может всего этого сказать мальчикам настолько юным и невинным. Пускай они остаются такими настолько долго, насколько позволит судьба, пусть будут беспечны и увлечены играми, пусть их головы будут забиты мечтами, а не кошмарами.

Он говорит:

– Поступать по-мужски – это делать добро. Помнишь, Ал, – ты не хочешь причинить никому боль или видеть, как наносят вред твоим товарищам. Ты сам мне так сказал в день нашего знакомства.

Ал кивает. Он помнит.

– Что ж, я должен взять вас обоих на охоту, – подытоживает Антон, хотя сам он мало охотился в своей жизни, да и то только в детстве.

Когда ему этим заниматься, если он так занят работой в сети Widerstand? Но он просто обязан найти время – найти или организовать. Он должен показать этим мальчикам, вверенным его заботе, что в милосердии и любви можно найти больше, чем в сражениях и убийствах. Мы больше получаем, подражая Христу, чем его преследователям.

– Я бы хотел пойти на охоту, – говорит Ал.

Пол вскакивает:

– И я тоже! Давайте прямо сегодня.

– Не сегодня.

Антон тяжело поднимается, сдерживая стон. Его ноги и бедра болят от пробежки, а в легкие еще горят.

– Сперва нужно сделать рогатки. Вы, мальчики, должны мне пообещать, что никогда больше не будете играть ни с каким оружием. А если и найдете, то не будете к нему прикасаться, а тут же сообщите мне.

– Хорошо, – говорит Ал, но по голосу слышно, что он все еще немного дуется. – Мы обещаем.

Какая-то еще более мрачная мысль вдруг посещает его, и он испуганно хватает Антона за рукав:

– Ты же не скажешь маме, правда?

– Поскольку вы только что дали мне торжественную клятву больше так не делать, на этот раз, пожалуй, можем оставить ее в блаженном неведении.

Для бедной Элизабет так будет милосерднее; ей бы стало плохо от одной мысли о том, что ее мальчики дурачатся с гранатой.

– Но если это повторится, то на такое же везение не рассчитывайте.

Когда он уже поворачивается, чтобы уйти, то замечает:

– Мне нравится ваша крепость. Вы отлично все устроили. Не задерживайтесь слишком долго: вечером будет холодно, и мама будет волноваться.

К тому времени, как он находит дорогу из леса, солнце уже почти садится. Он протискивается через дыру в зеленой изгороди, и вот перед ним лежит граната, молчаливая и такая маленькая в