Жребий праведных грешниц. Стать огнем - Наталья Нестерова

Еремей Николаевич с дочерью въехали в Омск, и настроение Нюрани заметно улучшилось. Она и по дороге уже, наикавшись, успокоилась: подумаешь, увезли ее! При первой же возможности рванет обратно, к Максимке. А в городе очень даже завлекательно.

Нюраня крутила головой, дивясь на каменные здания, на странно одетых людей, шагающих по сторонам улицы и стоящих с ведрами и флягами в очередь к водной колонке. Мелькнул какой-то памятник — каменный мужик, как бы на полпути замерший, прогромыхал автомобиль, испускающий синий дым и оглашающий округу басовитым свистком. В первый раз услышав этот свисток, Нюраня с перепугу схватилась за отца и чуть не стащила его с облучка.

Остановились у Петра и Марфы. Плана действий у Еремея Николаевича не было. Поживем — увидим и услышим. Поживем пока у Петра, увидим Степана, услышим, что он скажет. В том, что Степан не оставит родительское гнездо на растерзание, ни у кого сомнений не было. На худой случай, Еремей Николаевич с его мастерством всегда сможет найти работу, да и дочка пристроится — вон их сколько, вчерашних девок деревенских, сегодня горожанками заделались. Нюраня, в свою очередь, мечтала посетить театр и особенно кинематограф. В институт медицинский заглянуть, узнать, как на подготовительные курсы поступить, но это лучше со Степаном, одной боязно.

Всех волновало не будущее, а куда деть коня и сани. Определить коня на постой и прокорм или продать? Как Степан скажет.

Степана они не дождались. Степан просто не сообразил, что отец и сестра бросятся в Омск — в логово борьбы с контрреволюцией. Он почему-то перенес на Еремея Николаевича свои знания, ведь тот был далеко не глупым человеком, а неглупый человек в данных обстоятельствах должен сделать все, чтобы затеряться на просторах Сибири или даже в Расее. Степан не учел, что отец давно жил в деревне, а город, из которого он уехал, изменился кардинально. Более того, когда отец и Нюраня приехали в Омск, Степан там и находился. Если бы он не в гостинице ночевал, а у брата, жизненный расклад потомков Анфисы Турки выстроился бы совсем по-иному.

* * *

Сознание катастрофы и невозвратности прошлой жизни обрушилось на Нюраню, только когда арестовали отца.

Она помогала Марфе в квартире Камышиных. Не столько помогала, сколько любопытствовала: мебель, кухонная утварь, одежда барыни в шкафу, баночки, флакончики на столике с зеркалом — все было интересным, диковинным, имело чудны́е названия. Столик с зеркалом в спальне — «туалетный», перекладинки, на которых наряды в шкапе висят, — «тремпели». За пару часов Нюраня узнала столько новых слов, сколько за два года не привелось. Особое любопытство, конечно, вызывала барыня, Елена Григорьевна. Нюраня за ней в щелку приоткрывшейся двери подсматривала. Маленькая, хрупкая — кукольная женщина, какая-то ломкая, точно из бумаги скрученная. Курит! Лежит на диване, книжку читает, в пальчиках длиннющая папироса. Чисто Анна Каренина!

Потом привели дочку Елены Григорьевны Настеньку. Лохматый мужик привел.

Марфа пояснила: «Художник. Настенька у него уроки живописи берет. Хороший человек, сам приводит, я не успеваю».

За учителем живописи явился учитель музыки, тоже болезного вида. Настенька под его присмотром по инструменту «пианино», по белым и черным досточкам («Клавиши», — пояснила Марфа) наяривала. Заунывно, даже Елену Григорьевну проняло, и та перешла в спальню, на ходу бросив Марфе:

— Гаммы — неизбежный этап обучения, но невероятно досадливый. Принесите мне кофе.

— Гаммы — это кто? — спросила Нюраня Марфу.

— Не знаю. Думаешь, я уж все осилила?

— А «кофе»?

— Вроде чая, но из порошка. Александр Павлович говорит, что настоящего кофе тут в помине нет, а порошок этот из желудей горелых делается.

— Они тут такие все? — покрутила пальцами в воздухе засомневавшаяся Нюраня. — Как свиньи на бескормице желуди толченые трескают?

— В городе многое по-иному. Все женщины из благородных и тех, кто к ним примазывается, панталоны носят.

— Иди ты!

— А вот и честно! Хошь, барынины и дочкины покажу?

Еремей Николаевич в это время в подземельном жилище Петра, отправившегося на работу в кочегарку, тешился с Митяем, учил его ножичек правильно держать, вместе лодочку вырезали. Митяй был счастлив, он очень любил дедушку.

От грубого пинка распахнулась дверь, и ввалились люди с оружием. Митяй в испуге запрыгнул Еремею Николаевичу на грудь.

— А вот он! — сказал дядя, по повадкам — главный. — Кулак сбежавший! Арестовываем. Где дочь? Где Нюраня?

— Ты, Сорока, не голоси! — Еремей успокаивающе погладил Митяя. — Не пугай ребятенка. Нету Нюрани, отбыла в неизвестном направлении.

Митяй удивился: дедушка сказал неправду. Нюраня вместе с Митяйкиной мамой двумя этажами выше в Настенькиной квартире трудилась. Его, Митяя, за неправду, за лукавство и хитрость любую мама хворостиной лупила.

Мальчик дернулся, головку вывернул, на дедушку посмотрел: зачем ты обманываешь? Дедушка сдавил его руку до боли. Митяй заверещал и вырвался.

Его тут же подхватил Сорока.

Данилка бывал у Елены Григорьевны и прекрасно знал, кто Камышиным прислуживает. В отличие от Степана он верно вычислил, где искать недобитых (не сожженных) кулаков.

— Говори! — рявкнул дядя и выкрутил Митяю ухо. — Где Нюраня?

— Сыночка! — дернулся дедушка, но его схватили бойцы с винтовками.

Митяй опять удивился: он был дедушке не сыночкой, а внучеком. Хотя Еремей Николаевич ни так, ни этак его никогда не называл, только по имени.

Происходило что-то необыкновенное и неправильное. При опасности есть только одно место спасения — мама.

Митяй лягнул Сороку в пах, тот ослабил хватку. Мальчик в довершение еще и куснул плохого дядю за руку.

Данилка завыл от боли. Митяй бросился к выходу, помчался вверх по ступенькам.

Он влетел в квартиру Камышиных с ревом и воплями.

— Сыночка! — подхватила его на руки Марфа. — Что стряслось?

— Там они! С винтовками! Деду арестовывают! Мама, спаси деду! Там мужик как птица… сорока! Они Нюраню хотят, а деда соврал, что Нюрани нет, а она тут…

— Тихо, тихо, тихо, — успокаивала Марфа сына. — Все кончилось, все хорошо. Нет Нюрани, дедушка прав, уехала.

— А это кто? — показал Митяй на свою тетку, стоящую рядом.

— Это образ. Скажи: «Сгинь, образ!» — и образ сгинет. — Последнее слово Марфа произнесла с нажимом, еще и уточнила: — Спрячется в кладовке, где дрова и уголь.

Потом, вспоминая эту сцену, Марфа удивлялась тому, что мгновенно сообразила, как надо поступить. Наверное, жизнь в городе все-таки научила ее действовать быстро, не раздумывая. Еще два года назад при малейшем затруднении она стояла бы и глазами хлопала. Точно как Нюраня, которой пришлось повторить: «Ховайся!»