Редкая птица - Петр Катериничев

Я пытаюсь подняться и хоть что-нибудь сказать…

Новый удар… Я вижу теплую песчаную дорожку и плавно удаляющуюся по ней девушку… И самое обидное, так и не узнал, кто это, – Лена?.. Лека?.. Элли?..

Боль возвратилась, окрасив мир белым. На этом белом фоне взрываются алые круги, превращаясь в грязно-фиолетовые, потом в черные. Слова доносятся, как из бочки. Причем из бочки с дерьмом.

– Ладно, хорош развлекаться. Кончаем.

– Вот из этой штуковины?

– Ну да.

– Хлипковата больно.

– Зато дырки частые делает. Старик ведь проверит, как его замочили; а у спецназа такие «машинки» вполне могут быть.

– А у него-то это откуда?

– Говорю же, легавый. Я их на нюх чую. Значит, так – сначала я очередь, потом ты. И-до свиданья, дядя Ваня, чтоб никому не в обиду.

Парень подходит ко мне, пинком переворачивает на спину. Щелкает затвор «узи».

– Стой, там девка какая-то!

– Бля! У нее пистолет вроде!

– Брось автомат! – слышу я знакомый голос. Собираюсь с силами и приоткрываю глаза. Ленка стоит метрах в пятнадцати, расставив ноги, и держит «пээм» двумя руками – в лучших традициях американского кинематографа.

– Ты, целка! Что, хочешь убить живого человека? Насмерть? – Громила медленно поднимает руку с зажатым в ней автоматом. Зрачок его неумолимо приближается к неподвижной девичьей фигурке. – Моя мама родила меня не затем, чтобы…

О родственниках он рассказать так и не успел. Как и о цели собственного рождения. Кое-как собравшись, пинаю громилу в голень, автомат заработал, вздыбливая веером сухую пыль. Очередь оборвал жесткий рявк «Макарова». Я вижу, как другой быстро вскинул мой наган, – снова рявк – и парень упал лицом в землю.

Девушка опустила пистолет. Разжала руки, и он упал в пыль. Следом опустилась на дорогу и она.

К Ленке подползаю кое-как, на четвереньках, – боль все еще не дает разогнуться.

– Ты что, ранена?

Лицо ее серое, губы – почти синие. Но крови нигде не вижу.

– Куда?

– Я… убила…

– Потом, милая, потом. Уходим.

Наган и автомат я подобрал, пока полз к ней. Оба парня мертвы. Обоим пули попали между глаз. Это не просто профессиональные выстрелы – из «Макарова», с пятнадцати метров, учитывая обстановку и угрозу оружием… Это – высокий класс!

Причем – не по мишеням. Даже с натяжкой мне сложно поверить, что такие навыки приобретают сотрудницы фирмы по продаже компьютеров, даже если это предприятие самое совместное из всех!

Ладно, думать некогда – ноги делать надо.

Пытаюсь приподнять девушку и сам от боли падаю на колени. Ребятки душу отвели на совесть. Кажется, я физически ощутил метафору «хрустальные яйца». И внутренние органы, похоже, распаялись. Но крови во рту нет, значит, все на месте. А боль – это мы потерпим. С медицинской помощью.

Высвобождаю из аптечки пару таблеток в облатках и глотаю. Наверное, многовато: даже одна такая пилюля может превратить чахлого от вечной мерзлоты престарелого мамонта в боевую машину пехоты с вертикальным взлетом!

Ну да что съедено, то съедено. И вообще, зубов бояться… На улочку въезжает Серега. На мощном, крытом черным лаком «урале» он походит на юного кентавра. Мотэ-цикл он самолично, с моей и Тимофеичевой помощью, перебрал по винтику. Сия машина – предмет вожделенной зависти всех подростков-недолеток.

– Бли-и-н, – только и произносит парень, рассмотрев «поле битвы». Даже под загаром видно, как посерело его лицо.

Пилюли действуют быстро и безотказно. Ленку я поднимаю легко и бросаю на заднее седло. Надеваю на нее закрытый шлем.

– Куртки?

– В сумке. – Парнишка передает мне баул. Переодеваюсь, загружаю в сумку весь арсенал.

– «Макаров»?

Серега протягивает мне пистолет. Но неохотно.

– Теперь – домой, и – чтобы не высовываться!

– А может…

– Живо!

Парень слез с мотоцикла, вздохнул. Протягиваю ему руку.

– Спасибо, Серега.

– Удачи.

Ленка сдергивает шлем и, перегнувшись, чмокает мальчишку в щеку.

– А теперь домой. Бегом.

– Ага.

Девушка вроде успокоилась.

– Ленка, у меня к тебе вопрос..

– Спрашивай.

– Почему вы ушли из домика, с чердака?

– Даже не знаю. Мне как-то беспокойно стало. Очень.

– Интуиция?

– Ну, я не знаю даже… Беспокойно, и все.

– А где ты научилась так стрелять?

– Я же тебе рассказывала, что ходила в девичестве в кружок, в дом пионеров.

– Ну?

– Так вот: этот кружок был стрелковый. У меня даже разряд есть.

– Юношеский?..

– Почему юношеский. Взрослый. Пневматический пистолет и малокалиберная винтовка.

– «Пээм» очень даже не пневматический.

– А какая разница. Принцип один.

– И люди мало похожи на мишени. Девушка замолчала, глядя в одну точку.

– Ты знаешь… Две недели назад я бы так не смогла… Честно. Просто… И этот особняк… И потом… Ведь они же… Не люди. – Девушка смотрит мне в глаза с тоской и надеждой:

– Правда?

– Правда.

Эти ребята сами отказались быть людьми, выдумав для себя иные критерии отсчета. И получили по ним сполна. Хотя – не нам это решать.

– Держись! – И даю по газам.

Мы съезжаем вниз, к морю, и снова мчимся по самой кромке волн.

Память тревожит навязчивый мотивчик пионерского детства:

Возьмем винтовки новые, На штык – флажки, И с песнею в стрелковые Пойдем кружки…

Славненькое у нас было детство!

Помимо прочего, главное, что старались привить воспитывающие, это любовь к труду. Надо же – ЛЮБОВЬ К ТРУДУ! Дедушка Фрейд сразу бы отнес сие к тяжелым сексуальным извращениям, вызванным…

– …леко …дем? – кричит девушка. Ага: «Далеко едем?» Плюс ей – вместо обычного «куда».

– Отдыхать! – кричу в ответ. А чем еще заниматься на юге?

Мы подкатываем к городскому пляжу, въезжаю в лесополосу и медленно качу вдоль по неброской тропинке.

– Что, загорать будем? – спрашивает Леночка.

– Можно и искупаться. Не знаю, как сегодня, а вчера водичка была классная.

– У меня нет купальника.

– Обойдешься. Времена сейчас демократические. То, что на тебе, вполне сойдет. Боюсь, даже слишком пуритански.