Архитектор пряничного домика - Дарья Донцова

Настя усмехнулась.

– Я около нее просидела не один день, помогала, как могла. Конечно, ни в какой успех города цельтян я не верила. Да, понимала – идея его создания, возможность разбогатеть, поддерживает беднягу на плаву, даст ей желание жить. И вон что вышло! Валя умела добиваться своего. Родителей и сестру она терпеть не могла, те ее учиться не отпускали. Дудели: «Сиди дома, работай в саду, чего ты в Москву рвешься? Где родился, там и пригодился». Она к ним в тот год приехала, чтобы показать: «Вы в меня не верили, а я скоро великой актрисой стану!» Не было у нее любви к семье.

– Наверное, была еще какая-то причина выдать Лику за Валю, – предположил я, – материальная.

– Ну, не стану врать, – смутилась Настя, – Нина и Сергей объединили квартиры. Неудобно вести совместное хозяйство, бегая через лестничную клетку. Дом наш в центре был, две большие трешки превратились в огромные апартаменты с двумя санузлами. Все было записано на отца и Нину. Меня Стеклов не удочерил, я ему никто и не прописана на роскошных квадратных метрах. У моей покойной бабушки была убогая однушка. Когда я родилась, старуха, совсем больная, была еще жива. Уж не знаю, каким макаром мама меня, младенца, к ней прописала. Не хотела, чтобы конура на окраине государству досталась. Жила я в центре, мою жилплощадь сдавали за копейки, но квартира в Москве, даже плохая, тесная, в жутком районе, – это квадратные метры в столице. А теперь представьте, что со мной будет, если Сергей и Валя умрут? Собирай, Настя, шмотки и сваливай по месту официальной регистрации. В огромных хоромах остается только Света, трехлетка. Мне над девочкой опеку никогда не разрешат оформить, я не работаю, только в институт собралась поступать. Малышку в детдом отправят, хоромы должны ей в восемнадцать лет достаться. Но срок большой, неизвестно, что да как будет. Охотников за сладким куском много.

Настя замолчала.

– Шестикомнатная квартира в центре – веский стимул, чтобы не дать Валентине умереть, – кивнул Борис. – Почти все прояснилось.

– Не ясно одно, как Элиза узнала, что Стеклова – это Анжелика, – сказал я. – Рассказ про встречу в СПА-салоне – охотничья байка!

Егорова развела руками.

– У нее спросите.

– Элиза как в воду канула, – вздохнул Борис, – по месту прописки ее нет, соседи говорят, что не знают, куда Раскова подевалась. Телефон ее отключен. Перейдем к другой теме. Егор Прокопович!

Симпатичный мужчина, который сидел на диване около Светы, сделал резкое движение рукой.

– Прошу вас! Я Жорж.

– Но в паспорте написано Егор Прокопович Сколкин, – безжалостно напомнил Боря, – ваши родители…

– Они тут вообще ни при чем, – возмутился Жорж. – Не понимаю, зачем я присутствую при этой беседе?!

– Давайте все же поговорим о ваших отце и матери, – не уступил я. – Галина Васильевна преподавала в музыкальном училище.

– Верно, – согласился Жорж.

– Я у нее училась, – напомнила Настя, – рассказывала вам о педагоге. Она странная была.

– Действительно, семья Сколкиных необычная, – отметил Борис. – Глава семьи психиатр, человек со странностями. Никогда не носил обувь. В любую погоду по Москве ходил босиком.

Настя захихикала.

– Весело, конечно, – буркнул Жорж. – Но мне каково было? Один раз папаша за мной в школу причапал, я мигом объектом насмешек стал.

– Однако после окончания школы вы пошли по его стопам, – возразил я, – работали психиатром. Потом вас арестовали по подозрению в убийстве жены.

– Отвратительная история, – дернулся Сколкин, – не желаю ее вспоминать.

Светлана ткнула пальцем в супруга.

– Мне он все наврал! Не сказал, что был женат, промолчал про отсидку.

– Прекрати, – поморщился Жорж, – я объяснил: не хотел тебя волновать!

– И возраст свой уменьшил. Я-то дура! В паспорт к нему не заглядывала, – не успокаивалась новобрачная, – и про медицинское образование ни гугу!

– Не желаю говорить на эту тему, – разозлился Сколкин.

– Разрешите мне объяснить, – попросил я, – старшие Сколкины – опытные профессионалы. Но, уж простите, Жорж, ваши родители вели себя странно. Галина Васильевна сочиняла музыку смерти.

Егор махнул рукой.

– Мать отца обожала. А тот начитался всякой литературы и сбрендил. Объявил себя жрецом фараонов. Твердил, что человек становится личностью, только искупавшись в реке мертвых. Не хочется повторять его бредни. Да, я поступил в медвуз. На то было две причины. Первая – у отца много знакомых, они считали Прокопа человеком с большим сдвигом, но он был гениальный гипнотизер и феноменально талантливый врач. Когда папаня не дудел про реку мертвых, он был вполне нормален. И понятно, что ум у него неординарен, запас знаний нечеловеческий. Память у папаши была фотографическая. Один раз посмотрел на страницу текста, все, он у него в мозгу навечно отпечатался. У меня к родителям любви не было, но надо быть справедливым – Прокоп был гений. Меня он с малолетства гнобил, постоянно ругал, бил, мать с ним всегда была солидарна. Когда я, пятилетний, без спроса зашел в кабинет отца, он так меня выпорол, что я неделю сесть не мог. Знаете, какие слова мать мне сказала в утешение? «Страдания развивают личность, похвала ее губит». Я отправился в мединститут, потому что ректор, все деканы и преподаватели знали папашу. Я не мог туда не поступить. И второе: хотел стать круче папаши. Они с матерью решили практиковать лечение смертью. Экспериментировали, доводили человека почти до отключки, а потом приводили его в чувство. Суицидальные наклонности его так убирали. Ввергнуть пациента в клиническую смерть опасно и непросто. Но главная задача – как это осуществить? С помощью лекарств элементарно, но тогда он не сразу очнется. А они хотели так: умер и сразу воскрес. И что делать? Придушить человека? Утопить? Это тоже не годилось.

Жорж усмехнулся.

– Отец решил использовать гипноз, он гениальный специалист, но люди даже под его воздействием не могли какую-то черту переступить и умереть на секунды.

Мать же придумала музыку смерти. По ее расчету, человек, прослушав многократно мелодию, мог уйти в небытие и вернуться назад, когда загремит живительная симфония.

– Мда, – крякнул Борис.

Жорж махнул рукой.

– Не удивляйтесь, среди психиатров много врачей с больной башкой, и музыканты тоже того! Но потуги матери сотворить симфонию ухода, так она называла то, чем сдуру занималась, окончились неудачей. Если перестать ерничать, то и материнское, и отцовское изобретение можно объяснить с точки зрения медицины. Существуют певцы, от звука голоса которых лопаются бокалы. Эффект основан на вибрации. Но что мешает подобрать такую мелодию, чтобы у человека лопнул сосуд в голове? Прокоп же, признав неудачной идею гипноза, начал делать картины ухода, потом «оживлял» их. Никогда в детстве не баловались книжками-мультиками?

– Была такая в семейной библиотеке, – кивнул я. – Много-много страничек, на первой нарисован человек, на второй он чуть-чуть поднял ногу, на третьей ступня задрана повыше. На каждом листке положение конечности чуть изменено. Если взять книгу и очень-очень быстро перелистать, покажется, что фигурка танцует. Во времена моего детства-юности не было компьютеров, сейчас «оживить» человека во сто крат проще и быстрее.