Коктейль «Две семерки» (сборник) - Эдуард Тополь

Однако режиссер забраковал и Теличкину – все с тем же кисло-насмешливым выражением лица.

От обиды я закусил удила и через день притащил на «Мосфильм» совершенно бесспорную жемчужину – да что там жемчужину! просто божий дар в застиранной юбке! – восемнадцатилетнюю Нину Русланову.

Черт знает, каким шестым чувством я угадывал в этих золушках будущих звезд и королев экрана, но это было, обе Вали и Нина не дадут мне соврать!

Однако когда мой режиссер забраковал и Русланову, сказав: «Эдуард, я вас прошу: перестаньте водить сюда ваших девиц!», – мне пришлось отступить. И только потом, когда Козинцев взял Шендрикову на роль Корделии, Теличкина стала звездой «Журналиста», а Русланова начала сниматься у Киры Муратовой, – я не забывал первым сообщать ему об этом. Однако урок я усвоил: никогда и ни при каких обстоятельствах не рекомендовать режиссерам никаких актрис! Потому что есть что-то сугубо мужское, самостное в том, кого отбирает режиссер на женские роли, – даже тогда, когда он и не помышляет ни о чем земном, а думает только об искусстве…

Я усвоил урок и три года и три картины не нарушал этот закон.

Но когда в толпе абитуриенток, толпившихся перед входом во ВГИК, я увидел еще никому не известную Ларису Удовиченко, ноги у меня снова обмякли, и что-то екнуло под селезенкой с такой оглушительной силой, что я просто забыл все свои зароки. Я взял Ларису за руку, отвез на Ленинградский вокзал, посадил в «Красную стрелу» и привез на «Ленфильм», в свою киногруппу «Любовь с первого взгляда» к режиссеру Резо Эсадзе.

– Вот, – сказал я ему, показывая на Ларису и гордясь своей находкой. – Это будущая русская Катрин Денев! Она должна играть нашу Соню!

Резо посмотрел на Ларису, потом на меня, и – отведя меня в сторонку – сказал:

– Эдуард, я же тебя просил: никогда не приезжай на съемки нашего фильма. В киногруппе гений должен быть один.

Мама лежала со мной в роддоме, а папа от нечего делать читал «Графа Монте-Кристо». Время было довоенное, теплое – октябрь, Баку, солнечная каспийская осень. Но в роддом мужчин тогда не пускали, и будущие отцы целыми днями слонялись на улице Басина под окнами больничных палат в ожидании, когда им через форточку крикнут, кто у них родился – мальчик или девочка. Когда отцу крикнули: «Мальчик!», он побежал в ЗАГС и быстро, не обсудив с мамой, записал меня Эдмоном – в честь графа Монте-Кристо. Даже сейчас мой компьютер подчеркнул этого «Эдмона» красной чертой, поскольку его в русском словаре имен нет.

Можете представить, что сказала отцу моя мама, когда вышла из роддома со мной – Эдмоном, завернутым в белый кулек!

Но время было сталинское, взяток не брали, и переписать мою метрику было уже невозможно.

Пришлось мне все детство отходить в графах.

Вначале это было еще ничего – на Кавказе каких только имен не бывает! Разъезжая очеркистом «Бакинского рабочего» по Азербайджану, я писал об ударниках труда с настолько примечательными именами, что помню их до сих пор – Мхат, Трактор, Юпитер…

Но когда мы после войны оказались на Украине… Представьте себе полтавскую школу, где учатся одни Васили да Панасы, а среди них – Эдмон! Я ненавидел свое имя и постоянно винил отца за его дурацкий поступок. Потом начались проблемы со стихами. Я посылал свои стихи в «Пионерскую правду», а их не печатали, и я думал, что это из-за имени. Действительно, как может «Пионерская правда» печатать стихи пионера по имени Эдмон?!

Но когда я стал посылать стихи, подписываясь «Эдуардом», их все равно не печатали (к счастью).

И потому я приобрел псевдоним, которым – уже в юности – стал подписывать свои первые публикации.

А папу это очень огорчало. Он считал, что «Эдмон» несет в себе энергию графа Монте-Кристо и приведет меня, как и героя его любимого романа, к баснословному богатству. А я, сменив имя, обрек себя на бедность…

Похоже, он был прав. Говорят же, что давая детям то или иное имя, мы во многом определяем их судьбу. Например, Владимирам суждено владеть миром, что подтверждается биографией, скажем, Ленина и Путина. Поэтому в США много Ричей и Ричардов – «Rich» по-английски «богатство».

Но, с другой стороны, мой же опыт дал однажды другой результат. Утром двенадцатого апреля 1961 года в редакции «Бакинский рабочий» начался настоящий переполох – ТАСС сообщило, что только что первый человек полетел в космос, и этот человек – наш советский космонавт Юрий Гагарин! Из ЦК КП Азербайджана главному редактору «Бак. рабочего» приказали, чтобы этому историческому событию была посвящена вся завтрашняя газета – все шесть страниц!

Любой мало-мальски посвященный в газетную кухню знает, что это непростая задача. Ведь половину, если не больше, газетной площади всегда занимают материалы, заготовленные заранее. А в день выхода номера пишется, обычно, только первая полоса – всякие новости, сообщения ТАСС и пришедшие сверху постановления ЦК КПСС и правительства. А тут вдруг – всю газету нужно посвятить событию, о котором известно только несколько слов: лейтенант Юрий Гагарин… взлетел с космодрома «Байконур»…

В панике главный редактор собрал в своем кабинете всю редакцию, за исключением отдела фельетонов. Мне, как фельетонисту, не было места на этом празднике жизни. Чувствуя себя отверженным, я бродил по пустым коридорам редакции, курил «Приму» и думал, чем бы заняться.

Через час все сотрудники гурьбой выскочили из кабинета Н.Н., разбежались по своим кабинетам и набросились на телефоны собирать отклики на исторический полет Гагарина нефтяников, хлопкоробов и других трудящихся нашей солнечной республики.

Я загасил сигарету и несмело открыл дверь кабинета главного. Н.Н. сидел за своим столом с двумя телефонными трубками в руках. С кем он говорил, я не знаю, но думаю, что с отделом пропаганды ЦК КП Азербайджана и с Москвой, со своими друзьями в «Правде» – а с кем еще он мог разговаривать в такую историческую минуту?

Потом он все же оторвался от одной трубки и взглянул на меня с отсутствующим видом:

– Что?

– Я пошел в роддом, – сказал я.

– Иди куда хочешь! – отмахнулся он.

Стремительно выскакивая за дверь, я услышал его запоздалое: «А зачем тебе в роддом?», но сделал вид, что этот вопрос уже не застал меня в редакции.

Через три минуты я был на улице революционера Басина, у дверей того самого роддома, где родился. Красная «корочка» сотрудника «Бакинского рабочего» открыла мне дорогу в кабинет женщины-главврача.

– Поздравляю! – сказал я ей с энтузиазмом Остапа Бендера.

Но она, конечно, тоже читала «Двенадцать стульев» и потому спросила подозрительно:

– С чем вы меня поздравляете?

– Юрий Гагарин полетел в космос!

– И что? Мы-то какое к этому имеем отношение?

– Самое прямое! – бодро заверил я. – Вашему родильному дому оказана высокая честь назвать всех мальчиков, родившихся сегодня, именем нашего первого космонавта!