Приеду к обеду. Мои истории с моей географией - Екатерина Рождественская

И вот наконец они вышли и затеяли что-то тягучее и торжественное с элементами печали и разочарования, как это всегда происходит в народных эпосах, будь то южных или северных. Зеленолицый трагически танцевал, совсем не утруждая себя, вяло поднимая ноги и вознося руки к небу, а его жена-мужчина с ярко разукрашенным лицом в чем-то его убеждала, вставая в неестественные позы и взывая к его божественной совести. Ну вот так они себе представляют, наверное, божественную бытовую жизнь. Не вдохновила она меня. Совсем.

#######

Уезжаю из Кералы, из Индии. Бананов здесь как крапивы у нас, а кокосовых пальм, как березок. Керала – самый чистый штат, говорят, но грязно очень и все время метут, метут, метут… Переметают от одной кучи к другой. Потом налетает ветер и снова эти кучи ворошит. Из-за уличных помоек тучи орущих ворон, я все искала причину, почему ворон больше остальных птиц, вот, видимо, догадалась. В самих индийских домах очень чисто, но как выходишь за порог, сразу страшно от обилия мусора. Почти все женщины с метелками, как ведьмочки. И красивы чертовски, хотя очень быстро увядают, но даже в старости своей достойны и благородны. Местные темнокожи и белозубы – быть стоматологом здесь дело совсем не прибыльное, кабинеты, наверное, простаивают. Народ благодушный, заинтересованный, улыбчивый.

Удивилась, что буддистов совсем мало, в основном католики. У всех водителей, с которыми ездила – свешиваются четки с зеркальца, и на передней панели приклеен Иисус Христос или крест. Еще здесь самая большая в Индии еврейская община. Много мечетей, есть православные церкви. И всё тихо-мирно, с уважением друг к другу.

Вот такие путевые записки из Индии под названием «Тридцать лет спустя». Про Индию говорят, что ее можно или любить, или ненавидеть, третьего не дано. Нельзя, поездив по стране, сказать, ну да, посмотрел, ничего особенного… Только страсть или полное неприятие! Для меня Индия – любовь, которая с годами только разожглась. Когда я где-то в холодной Москве слышу индийскую музыку, то покорно иду на звук, как крыска за Нильсом с его дудочкой. Когда готовлю что-то гостям, то да, одно из блюд именно карри. А когда спрашивают, какая моя любимая страна, то ответ всегда один. Догадываетесь?

Поезд Москва – Псков идет 13 часов. Типа электрички. Направление, наверное, не самое стратегическое, вот и тащится. Вернее, стоит по большей части. В основном пропускает «Сапсаны», пропускает, пропускает и снова пропускает…

Направилась в Псковско-Печерский монастырь, где последний раз была 14 лет назад. Ездила тогда на экскурсию с классом старшего сына. И, в общем-то, почти подзабыла я эту давнюю поездку, приглядывала тогда, в основном, за ребятами, они куролесили, были в дерзком подростковом возрасте, чуть что, сразу лезли в драку, поэтому чувствовала себя как сжатая пружина, вся на нервах. И, казалось, что ничего из той шумной поездки, кроме напряжения, не запомнила. Но когда спустя столько лет снова прошла в высокие монастырские ворота, память стала открывать мне картинки, как в детской книжке-раскладушке – когда переворачиваешь страницу, а перед тобой появляется сказочный картонный дворец или какой-нибудь лес – помните? И ты вдруг начинаешь вспоминать детали, одна нанизывается на другую, и вот уже перед глазами полная картина из твоего прошлого. Думала, всё забыто, а вот они, подробности, да так ярко!

Красота неземная, жарко, народа мало. Женщины в нелепых цветастых юбках, взятых у входа в монастырь, если вдруг кто пришел в брюках. Смиренные мужчины, приехавшие замаливать грехи.

У пещер нас встретил священник. По договоренности заранее.

– Вы готовы? Точно? Свечку зажгите, и с Богом!

Там внутри, в пещерах, так холодно, что пар изо рта. Видна только своя же рука с зажженной тоненькой свечкой. Голос отца Лазаря тихий. Надо прислушиваться. Рассказывает о старцах монастыря. Старчество постепенно уходит, жалеет. Я тоже об этом жалею, мне почему-то это важно. Один старец Адриан сейчас в монастыре, 92 года ему, людей почти не принимает. Богомудрый старец, говорит, мудрый от Бога, то есть. Тянутся к нему.

Показывает святыни, вериги, керамиды, захоронения, дует на свечки, оставленные паломниками, чтобы температура в пещерах ни на градус не повышалась, рассказывает с гордостью о двух горшках с геранью, которая цвела в пещере целых два месяца… Шутит, что мы заблудились и дороги обратно не найти, придется остаться.

Выходим из пещер на свет божий. Снова попадаем в жару и суету.

Поднимаемся через звонницу на самый верх скалы, в закрытое от пришлых райское место, где какая-то своя, скрытая от чужаков, немного сказочная монастырская жизнь: рабочие перекладывают крышу, молча, слаженно, несуетно; золотые купола прямо внизу перед глазами, словно ты какая птица, и взлетела над ними невысоко; фруктовые деревья уже с завязями, хоть срывай плоды через неделю, а у маленького прудика, высоко поднимая ноги, чинно ходят, никого не боясь, аисты парами. В тени сладкого белого шиповника сидит вальяжный священник в черных очках и с портфелем, важный, значительный, отдыхает. А вокруг летает огромный жук с нереальными усами, который вдруг тяжело, с шелестом приземлившись, садится мне на руку, но я не ору, не пугаюсь, а нежно беру его за толстый ус и сажаю по-царски в середину шиповника.

Отец Лазарь сетует, что с дубом, который стоит в центре этого мирка уже больше 600 лет, приключилась беда, и теперь неизвестно, как с ним будет дальше. Посреди прошлой зимы вдруг всё оттаяло, в дупло залилась вода, а потом снова ударил мороз, и по телу дуба пошла трещина. Так и сказал – по телу. Теперь вот наблюдают за великаном, подлечили, замазали, следят, переживают. Тут же скачет по раненому дубу дятел и прыгает белка с тремя бельчатами. Такое ощущение, что они со мной сейчас заговорят или, на худой конец, орешками поделятся. Но орешки-то будут не простые, все скорлупки золотые, а про ядра вы и сами помните…

Немного фантастическая картина, но меня эта нереальность совсем почему-то не смутила. Так, наверное, тут и должно быть.

– Побудьте в саду, если желаете, а мне пора, – сказал отец Лазарь. – Приезжайте еще. Обязательно.

И растворился.

Оставил тот приезд след, оставил. Какой-то необычностью и диковинностью того, что увидела – дуб этот, подранок, в центре их верхнего сада, в центре их жизни, с живностью на каждой ветке, с аистами, никого не боящихся, не бывает ведь такого, не бывает.

А оттуда, из Печор, в Изборск махнули. Слово-то какое – Изборск. Так вот, в этом старинном городе очень сильно пахло свободой. Разнотравьем, зноем, золой от кострищ и свободой! То ли душа как-то взыграла, почувствовав этот простор, то ли Москва притушила все шесть человеческих чувств, а тут вдруг все они одновременно обострились в своей первобытной силе! Запах невероятный, скажу я вам! Надо будет его запомнить! В Москве так совсем не пахнет.