Ближний берег Нила, или Воспитание чувств - Дмитрий Вересов

Осень, как ей и свойственно, была сырая и холодная. Природа не манила и не звала, дома у Нила, где безвылазно сидела бабушка, возможности общения были существенно ограничены, поэтому после занятий Нил с Линдой едва ли не каждый день забивались на набережной в троллейбус, из него ныряли в метро и через каких-нибудь полчаса весело отряхивали мокрые куртки у дверей ее комнаты. Наспех перекусывали чем Бог послал, а потом… Не всегда понятливой Йоко, если та составляла им компанию, Линда шептала пару слов на ухо, и та, демонстративно собрав учебники и конспекты, удалялась в рабочую комнату, прихватив С собой в качестве компенсации пачку Линдиных фирменных сигарет. Они оставались вдвоем.

Она сводила Нила с ума движениями бедер и талии, тончайшим кружевным бельем, заостренными коричневыми сосками — и головокружительной изобретательностью в любовных играх. Некоторые ее идеи поначалу несколько коробили Нила, но он старался не подавать виду. Закрывал глаза и представлял себе, что водит языком совсем не там… а, скажем, нализывает ее изящное, маленькое ушко. Да и, в конце концов, это элементарная справедливость — она-то у него берет… С третьего раза подавлял в себе уже не брезгливость, а смех: все представлял себе, до чего нелепо это должно выглядеть со стороны, и в голову сами собой лезли обрывочные цитаты из народного фольклора. Лучше выпить водки литр… Почему из горжетки лезет мех…

— Кто обучил тебя этим непотребствам, о развратница?! Берегись, ибо твой повелитель узнает все, и тогда — трижды талак и острый меч палача! — закатив глаза вещал он, отдышавшись после очередной экзотики.

Она смеялась в ответ, зная тщету его угроз — ведь после той памятной ночи они вместе застирывали зримые свидетельства ее непорочности.

Но скоро им пришлось перестраивать график. В комнату вселилась третья девушка, считавшаяся доселе «мертвой душой». У коренастой золотозубой Люды возникли какие-то нелады с родственниками, у которых она проживала, и пришлось переселяться по месту прописки. Линда и Нил, не сговариваясь, определили в ней типичную активистку-провинциалку, осведомительницу деканата, в лучшем случае потенциальную. Это не своя в доску Йоко, такую не попросишь посидеть в рабочей комнате, пока жених с невестой будут любить друг друга.

Дней десять Нил приходил утром, когда все уходили на занятия. Но это тоже был не вариант — время наступало горячее, до первой в жизни сессии оставался месяц, и совсем уж беспардонно манкировать учебой не следовало. А между тем интимные игры вошли в привычку, и день, прожитый без них, казался Нилу прожитым напрасно. Линда тоже была неспокойна.

— У Ринго земляк до весны уехал, — как-то сказала она. — Комната свободна, и мы могли бы снять ее. Тридцать пять рублей в месяц.

— Нет проблем, у меня кое-что отложено.

— Пусть лежит, где отложено, скоро нам каждая копеечка пригодится, — рассудила Линда. — Первый месяц Ринго сам проплатит, он мой должник, а потом что-нибудь придумаем…

Комната находилась на пятом этаже внушительного дома на Четвертой Советской. Ее вид и убранство оставляли двойственное впечатление бьющей в глаза смесью монументального и векового с зыбким, преходящим, транзитным.

Четырехметровые потолки с добротной лепниной, широченное полукруглое окно, стены толщиной в метр без малого, старинный квадратный паркет, вместительные . встроенные шкафы и стеллажи, явно сохранившиеся здесь с досоветских времен, кровать и стулья тоже из эпохи, не знавшей стружечной плитки и фанеровки. Но при этом стены оклеены газетами месячной давности, с потолка на голом витом шнуре свисает одинокая лампочка под газетным же импровизированным абажуром, на громадном подоконнике — безнадежно увядшая гвоздика в майонезной банке.

— Обуютим! — хором заверили Нила Линда и Ринго, который, оказывается, снимал в этой квартире вторую комнату.

Третья и вовсе стояла на запоре, хозяева что-то хранили в ней, сами же наведывались редко. Нил их ни разу не видел, так что квартиру можно было смело считать своей.

Уют наводили быстро, весело и малой кровью — сгребли и вынесли мусор, украсили застекленную полку шкафа красивым сервизом, позаимствованным у хозяев, развесили на стене два вымпела каких-то заграничных университетов и большой плакат с Полем Маккартни, на стол за неимением скатерти постелили отстиранную темно-зеленую портьеру. За какие-то полчаса комната преобразилась, и едва за улыбающимся Ринго закрылась дверь, Нил с рычанием повалил Линду на кровать, застеленную теперь новеньким клетчатым пледом…

Теперь он появлялся дома только на час-полтора, забегал после занятий или репетиции, торопливо выхлебывал бабушкин суп, чмокал ее в морщинистую щеку и убегал, ловя спиной ее нерадостный взгляд. Она ничем не попрекала внука, но и без слов ему было понятно, что она не одобряет ни новой подружки Нила, ни его занятий рок-музыкой. Он и сам понимал, что слишком мало времени уделяет учебе, что совсем забросил спорт и серьезную музыку, но это все никуда не денется, а сейчас он живет совсем другими интересами. Все вечера, свободные от «Ниеншанца», — а он прилагал немалые усилия, чтобы таких вечеров было как можно больше, — Нил в эту зиму проводил у Линды и Ринго. Примерно раз в неделю он налаживался оставаться там на ночь и перед такими ночами всякий раз звонил домой и врал, что задерживается на репетиции или у друзей.

— Что ж, ты уже взрослый, поступай, как считаешь нужным, — отвечала обычно бабушка. Нил не сомневался, что она прекрасно знает, у кого он проведет эту ночь.

А с Линдой было хорошо, и не только в постели. Ему нравилось быть с ней рядом, разговаривать. Нравился сам строй ее мысли — конкретный, четкий, иногда парадоксальный в своей категоричности. Он постоянно ловил себя на том, что подхватывает ее интонации, ее словечки. Бессчетных ленинградских бабулек называет «жабульками», маленьких злобных собачонок — «закусками», одежду, особенно хорошую, фирменную — «прикидом». ", Ее оценки людей отличались однозначностью и нелицеприятностью. Для Линды мир в принципе делился на идиотов и сволочей, причем в каждой сволочи она находила изрядную долю идиотизма, а в каждом идиоте — сволочизма. Исключения делались для немногих, и Нилу было тепло и уютно от того, что в этом избранном кругу нашлось место и для него. И еще Нил не слышал от нее ни одного худого слова в адрес его домашних, хотя и мать, и бабушка принимали ее, мягко говоря, без восторга. И он был благодарен ей за такую деликатность.

У него на Моховой она показывалась нечасто и исключительно по его инициативе. Обычно они забегали после университета, перекусывали на кухне и скоренько уединялись «позаниматься» — подальше от бабушкиных неласковых глаз.

Благо было куда — после смерти бабуленьки бабушкин рояль благополучно перекочевал обратно в ее комнату, туда же переместились и ученики, так что теперь бывшая гостиная оказалась целиком в распоряжении Нила. Их с Линдой занятия сводились преимущественно к курению, слушанию музыки, невинным ласкам: присутствие бабушки за стенкой отбивало охоту к ласкам более капитальным, тем более что всего в четырех остановках отсюда было их укромное гнездышко, где можно предаваться всему без каких-либо неудобств. Нил с гордостью демонстрировал Линде свою коллекцию пластинок, которые мать во время зарубежных поездок неизменно приобретала для него. Некоторые пластинки, изрядно заезженные и не особенно для него ценные, они слушали прямо на его старенькой «Ригонде», другими же они только любовались, а музыку с них слушали в магнитофонной записи на приставке «Нота».