Огонь для Проклятого - Айя Субботина

в бездну собственных больных фантазий. Но я должна увидеться с ним с глазу на глаз. Должна попросить его оставить нас. Должна даже умолять… что бы он за это ни потребовал.

— Госпожа, позвольте… — лицо Эйстина почти белое, губы сжаты в две тонких линии, а кулаки то сжимаются, то разжимаются, точно мой охранитель вот-вот готовится броситься в схватку.

Он бы и бросился, защищая меня, но я не могу ему этого позволить. Его смерть будет напрасной.

— Нет. Прошу, мне больше не на кого оставить сына.

Эйстин морщится, но молчит.

Сейчас там, в моей спальне, с Хельми сидит его сестра. Мне стоило немалых усилий принять такое решение и снова оставить сына с чужим человеком. Но идти в темноту с ним я не могу. И не идти тоже не могу.

Возможно, у меня будут проблемы, если вернется муж и не застанет меня дома. Но, во-первых, он собирался самолично следить за дозорными, чтобы те не пропустили начало возможного прорыва северян. А, во-вторых, я как-нибудь отбрехаюсь. Откровенно говоря, сейчас меня вопрос чистоты собственной репутации беспокоит меньше всего. Может так статься, что вскорости он вообще никого больше не побеспокоит, так чего ломать голову, когда того не требуется.

Мы, будто тени, бесшумно скользим вдоль темных улиц Лесной Гавани. Я не беру с собой ничего тяжелого и объемного, рассчитывая вернуться до утра. Благо, дорогу проделаю верхом. И Эйстин как раз ведет под уздцы мою верную лошадь.

Тут и там слышны отдельные выкрики или шум разговоров на повышенных тонах. Ночь опустилась, но люди далеки от спокойствия и ото сна.

Я вообще не уверена, что поступаю верно. Может так статься, что мое присутствие здесь сможет предотвратить кровопролитие. Но я бегу, бегу точно крыса, используя для этого потайной ход, о котором не знают не то что халларны, но даже северяне, за исключением единиц посвященных.

Свое начало потайной ход берет в старом погребе, когда-то используемым для хранения медовой настойки. Теперь же погреб пуст, хотя ряд деревянных стоек, теперь пустующих, все еще сохранился. Дверь сюда заперта — и Эйстин проворачивает ключ в замочной скважине. Дверь раскрывается абсолютно бесшумно. Вхожу внутрь в полную темноту, иду вперед, отсчитывая в голове шаги. Останавливаюсь и поворачиваюсь к невидимой стене, шарю по ней руками, чтобы нащупать сначала один держатель для факела, затем, рядом, другой. Резко поворачиваю их в разные стороны. В глубине погреба что-то ухает.

Тишина.

Стою и прислушиваюсь, нет ли на поверхности каких звуков тревоги или беспокойства.

— Спасибо, — говорю, вернувшись к своему охранителю.

— Госпожа…

Прижимаю ладонь к своим губам — и он тут же замолкает.

Я не открыла ему истинную причину своего решения. Никому не открыла. Потому что в этом решении нет ничего от разума. Потому что в нем лишь непонимание и растерянность. Потому что, возможно, оно продиктовано лишь моим воспаленным воображением.

Кажется, я вспомнила тот сон, который ускользал от меня и в котором видела то ли Кела, то ли его лабораторию. Вспомнила или домыслила — я не знаю. Но решение приняла.

Забираю повод из рук своего охранителя и скрываюсь под землей. Нам предстоит неблизкий путь, который мы проведем в полной темноте, но который выведет нас за стены, за быстроходную горную реку, к почти отвесному берегу. Там, под защитой облысевшего, но все еще густого кустарника, мы выбираемся на поверхность. Шум от реки такой сильный, что тут почти можно кричать. Но я все равно стараюсь соблюдать максимальную осторожность.

Немного перевожу дыхание и забираюсь в седло.

Дорогу я знаю, но ночь вполне может внести в подобное путешествие свои коррективы. В особенности если вспомнить, что в округе все еще шастают одержимые. А то и еще кто похуже. Но бояться я буду потом, когда вернусь к сыну. А пока нужно сосредоточиться на тропе и править уверенной рукой.

Сколько проходит времени прежде, чем добираюсь до окрестностей лаборатории Кела, не знаю. Но явно больше, чем когда приезжала сюда с мужем и его гвардейцами.

Глупо будет бахвалиться перед самой собой и говорить, что ничего не боюсь. Еще как боюсь. Вздрагиваю от каждого непонятного звука, да и лошадка моя прядет ушами и всхрапывает тем чаще, тем ближе мы к ужасной лаборатории. И вряд ли дело только в моем беспокойстве, что невольно передаю животному, я чувствую взгляд. Пристальный и очень заинтересованный взгляд. И этот взгляд смещается, то обожжет спину, то полоснет по щеке.

И я действительно уже не знаю, что делать дальше, потому что в неверном свете луны вижу лишь темные очертания лаборатории, но не свет в ее окнах. А что если Кела снова нет на месте? Что если мой сон — лишь насмешка? Что если в прошлый раз нам просто повезло?

Я спешиваюсь и кручу головой из стороны в сторону, решая, привязать ли лошадь здесь, рядом с деревьями, или вести с собой, к лаборатории.

Решаюсь все же на первое.

Обнимаю животное за шею и провожу рукой по длинной гриве.

— Я вернусь. Все будет хорошо.

Говорю, как будто прощаясь.

И иду прочь. Быстрым шагом, пока не иссякли последние капли мнимой уверенности.

В какой-то момент мне кажется, что в стороне, буквально в нескольких шагах от меня, проносится что-то большое и тяжелое. Невольно вздрагиваю и отшатываюсь. Замираю, на чистом инстинкте выхватив из ножек короткий меч.

Ничего.

Тишина.

Никакого движения.

Но мне точно не показалось.

Чувствую, как дико бьется в груди сердце. Его точно слышит каждый, кто находится в пределах поляны. Впрочем, я и не рассчитывала добраться до лаборатории незамеченной. Хотелось только, чтобы она не была такой темной, как сейчас.

До боли закусываю нижнюю губу.

Кел, будь ты проклят, ты же должен быть где-то рядом.

Иду дальше.

Как же тяжело ступать, когда всем нутром чувствуешь, что некто смертельно опасный прямо сейчас рассматривает тебя, точно цыпленка, с которым можно поиграть, а потом оторвать голову. Не знаю, откуда у меня такое сравнение, но кажется вполне уместным.

Я очень хочу развернуться и бежать со всех ног, даже если по пятам пустится одна из тварей Кела.

Но иду дальше, ко входу в лабораторию.

Не останавливаюсь даже когда в темноте проступает пара красных светящихся глаз.

Убираю в ножны меч.

«Отец, если ты видишь сейчас свою неразумную дочь, прошу, отвернись».

Рык над самой моей головой чуть было не бросает меня на землю. Кажется, я даже позволяю себе совершенно девичий писк, но он вырывается из моего горла раньше,