История альбигойцев и их времени. Книга вторая - Николай Осокин

Итак, ввиду имеющихся документов история не имеет основания считать инквизитором основателя проповеднического ордена. Ей пришлось бы, задавшись подобными целями, вращаться в области фантазий, предположений и вымыслов. Радикальное изменение во внутреннем характере доминиканского братства, которое стало позже главным агитатором инквизиции, представителем принципа насилия, которое взяло на себя несвойственную обязанность судей, цензоров, даже доносчиков, шпионов и палачей, не уполномочивает возлагать на знаменитого подвижника ответственность за извращение указанной им системы. Доминик был полным выражением внутреннего перерождения Западной Церкви. Пора отказаться от пристрастий и ненависти, усвоенных давностью. Доминик думал об убеждении словом, а его фанатичные ученики, скудные духовными дарами и насквозь пропитанные традиционной римской нетерпимостью, мечтали о каре огнем и мечом.

Миродержавный Рим из глубины веков как бы заражал своим стремлением к единообразию в области религиозной и государственной те элементы, которые были призваны впоследствии участвовать в исторической жизни. Люди самых свободных воззрений на дело совести приобретали новую, противоположную закалку, когда им приходилось познакомиться с тем взглядом на вопросы, которые выходили из Латерана.

Законы Фридриха II против еретиков и Римские законы против патаренов 1231 года

Молодой германский император, внук Фридриха Барбароссы, был питомцем Иннокентия III. В бытность свою сицилийским королем, с годов детства и юности, он привык видеть себя под надзором духовенства. Кардинал Ченчио Савелли, он же впоследствии Гонорий III, пребывая легатом в Сицилии, издавна находился в близких отношениях к Фридриху. Под его руководством будущий император получил разностороннее для того времени образование. Он далеко не отличался клерикальным характером, хотя был верен духовенству; Фридрих с признательностью называет своих учителей «наши кормильцы». Должно заметить, что Иннокентий III и легат не стесняли развитие его духа, даже позволяли проводить время в обществе арабских ученых, которые познакомили его со своим языком, философией и религией. Фридрих II, став королем, приступил к делу правления с горячей энергией, с запасом новых идей. Эти-то идеи и дают трагическое значение его исторической личности; они осветили его особенным симпатичным блеском, но ему самому принесли одни несчастья, гонения и горькое сознание напрасно растраченных сил.

Природа щедро наделила Фридриха богатыми дарованиями; как государственный человек, он далеко опередил свою эпоху и занимает в XIII столетии в этом отношении одинокое место. Современники во многом не понимали его и не могли ему сочувствовать, но что касается его взглядов на религиозный вопрос, то здесь он ничем не выделялся от окружающих. Были ли то впечатления детства, воспомина ния ли прежней дружбы, политический ли расчет, крутой ли от природы характер, способный с одинаковой силон проявлять себя и в добре, и в зле, только во всяком случае не искренние побуждения поставили Фридриха II Гогенштауфена в ряд гонителей свободы совести. Памятники не дают обстоятельных сведений о таком неуловимом вопро се, как личное религиозное настроение Фридриха в те годы, когда Гонорий III решился короновать его в Риме римским императором, после того как он был уже провозглашен и коронован в Германии. Его индифферентизм в делах веры, симпатия к магометанскому культу, тогда еще не были известны. Но подозрения в ереси, кощунстве и даже атеизме, которые десять лет спустя Церковь бросала ему и глаза, его явное пренебрежение к исполнению католических обязанностей — все то, что после приписывали Фридриху с более или менее достаточным основанием его вра ги, не могло проявиться внезапно в короткий промежуток времени.

Напротив, упомянутые явления коренились в условиях его воспитания, среды, в которой он получал первые вне чатления, его положении в качестве государя страны, значительная доля населения которой состояла из потомком арабов и греков, где мусульмане и евреи открыто совершали свои обряды и где катары и всякие еретики были весьма многочисленны в начале XIII столетия. Казалось бы. несомненно, что Фридрих, не будучи воспитан в католн ческой исключительности и впечатлительный по натуре, должен был с молодых лет относиться спокойно к различию религиозных культов и привыкнуть к терпимости. Тем хуже для него, если из порывов самовластия и непонпы ния своих истинных политических выгод он явился в обширных пределах империи гонителем того принципа, представителем которого был сам.

Как бы то ни было, но законы, принятые Фридрихом II, по своей суровости не уступают эдиктам Феодосиева кодекса. Император не только развязал руки католическому духовенству накануне открытия инквизиционных трибуналов, но дал ему сильную нравственную и физическую поддержку. Доказательством того, что на Фридрихе лежит тяжелая ответственность за пособничество введению инквизиции, служит то, что впоследствии, в 1243 году, Иннокентий IV не нашел ничего лучшего, как предписать пастве исполнение этих готовых законов. Папа прикрылся щитом императора и мог с притворной гуманностью сложить позор за изобретение бесчеловечных мер трибуналов на «атеиста и мусульманина». Политика римского императора послужила для Церкви удобным средством достигнуть одновременно двух важных целей: побудить светскую власть вступить в борьбу с магометанами и приступить к истреблению еретиков. При этом имелось в виду оградить личные интересы духовенства.

Тотчас после обряда, совершенного двадцать второго ноября 1220 года, Фридрих II принял крест из рук кардинала Уголино, будущего папы Иннокентия IV, обещая через полгода лично выступить в поход, и тут же, не выходя из храма, подписал эдикт, составленный по указанию папы и имевший целью обезопасить духовенство и Церковь от всех врагов в Империи. Тогда же папа, с высоты престола, произнес анафему против еретиков обоего пола, их укрывателей и защитников. Еретикам полагались следующие наказания: за издание статутов против так называемой свободы Церкви, то есть в сущности ограничивавших свободу злоупотреблений этой Церкви, — бесчестие и уничтожение таких распоряжений, а через год императорское преследование и передача владений в другие руки. Ущерб, нанесенный духовному лицу, должен быть вознагражден втрое. Привлечение духовного лица к светскому суду, по гражданскому или уголовному делу, угрожает обвинителю потерей всех прав, а судье лишением места. Далее идут законы против еретиков. Катары, сперонисты, леонисты, арнольдисты и другие еретики объявлялись бесчестными, бесправными перед законом и изгнанными; их имущества конфисковывались; их дети лишались права наследства.

Вместе с тем этим императорским законом подтверждались в шести пунктах все постановления латеранского собора против еретиков (39). В конце грамоты Гонорий III писал, между прочим, от себя: «Если кто в дерзости своей, по внушению врага рода человеческого, осмелится преступить сие в чем-либо, то пусть знает, что тем навлечет на себя негодование Всемогущего Бога, а также блаженных апостолов Петра и Павла».

Фридрих при всей личной гуманности, какую обнаруживал позже относительно сарацин, этим эдиктом задержал дальнейшее развитие ереси в обширных пределах, подчиненных его влиянию. Он ограничил ее одной Францией, точнее Лангедоком, где кипела тогда горячая борьба. Напрасно думать, что его личные убеждения служили гарантией свободы совести. Вместе с честолюбием он наследовал от Гогенштауфенов родовую черту их характера — стремление к насилию, неразлучное с крутостью нрава, которой славился его отец. Своей жестокостью он не раз напоминал Генриха VI. Свободу самостоятельных отношений к религии и право смеяться над догматом он предоставлял лишь себе и строго возбранял своим под данным всякое свободное проявление религиозных убеж дений. Он был другим, когда обстоятельства поставили его во враждебные отношения с папами. Он пытал и мучил тех духовных лиц, благоговение к которым пред писывал несколько раньше.