Княжна Тараканова. Жизнь за императрицу - Марина Кравцова

Смахнув упрямую слезу, государыня прошла к письменному столу. Сама зажгла свечу. В мягкой тишине сухо заскрипело почти затупившееся перо…

На следующий день при дворе в недоумении перешептывались о почти небывалом деле: императрица закрылась у себя и никого не принимала!

А Потемкину казалось, что он убил сам себя! Также не выходя никуда весь день, не вставая с постели, не причесываясь, не одеваясь, он читал и перечитывал полученную им сегодня утром исповедь Екатерины.

С изумительной искренностью писала царица о своей прежней жизни. О своем старом друге Орлове Потемкин прочел: «Сей бы век остался, есть ли б сам не скучал. Я сие узнала в самый день его отъезда на конгресс из Села Царского и просто сделала заключение, что, о том узнав, уже доверки иметь не могу, мысль, которая жестоко меня мучала…»

– Бедная моя! – вздохнул Потемкин. – Что же раньше обо мне не вспомнила?

«…так что я думаю, что от рождения своего я столько не плакала, как сии полтора года… Потом приехал некто богатырь, – читал о себе Потемкин. – Сей богатырь по заслугам своим и по всегдашней ласке прелестен был так, что, услыша о его приезде, уже говорить стали, что ему тут поселиться, а того не знали, что мы письмецом сюда призвали неприметно его, однако же с таким внутренним намерением, чтоб не вовсе слепо по приезде его поступать, но разобрать есть ли в нем склонность…»

– Ох, матушка! – вздохнул Потемкин. – Сколько лет я тебе о сей склонности твердил!

«Ну, господин богатырь, – переходила на шутливый тон Екатерина, природная веселость которой даже в горести брала свое, – после сей исповеди могу ли я надеяться получить отпущение грехов своих?.. Бог видит, что не от распутства, к которому никакой склонности не имею, а есть ли б я в участь получила смолоду мужа, которого бы любить могла, я бы вечно к нему не переменилась. Беда та, что сердце мое не хочет быть ни на час охотно без любви».

– А мне как быть без любви твоей, Екатерина? Что делать-то мне?

А вечером пришла еще записочка…

«Я, ласкаясь к тебе по сю пору много, тем ни на единую черту не преуспела ни в чем. Принуждать к ласке никого не можно, вынуждать непристойно, притворяться – подлых душ свойство.

Изволь вести себя таким образом, чтобы я была тобой довольна. Ты знаешь мой нрав и мое сердце, ведаешь хорошие и дурные свойства, ты умен, тебе самому представляю избрать приличное по тому поведение, напрасно мучишься, напрасно терзаешься. Един здравый рассудок тебя выведет из беспокойного сего положения».

Потемкин поцеловал записку…

Он пришел. Он не мог не прийти. Ибо иначе сошел бы с ума от отчаяния. Но «случаем» становиться не собирался…

* * *

О том, каким чудом для двоих обернулась вдруг эта тяжелая, безумная жизнь, знали лишь он, она да Господь. Екатерина и помыслить не могла, что на долю ее, стареющей женщины, выпадет такое счастье. Не было доныне никого, кто был бы ей так понятен, так близок, как Потемкин, понимающий ее с единого взгляда. Ни перед кем она так не преклонялась, никого так не боготворила, ни с кем так откровенна не была. Самые нежные, самые пылкие слова находил теперь Григорий Александрович в ее записках.

«Я тебя люблю более, нежели ты меня любишь, чего я доказать могу, как два и два четыре, – перечитывал Потемкин одно из ее бесконечных писем. – Не всякий так умен, так хорош, так приятен. Не удивляюсь, что весь город бессчетное число женщин на твой счет ставил. Мне кажется, во всем ты не рядовой, но весьма отличаешься от прочих. Только одного прошу не делать: не вредить и не стараться вредить князю Орлову в моих мыслях, ибо я сие почту за неблагодарность с твоей стороны. Нет человека, которого он более мне хвалил и, по-видимому мне, более любил и в прежнее время, и ныне, до самого приезда твоего, как тебя. А если он свои пороки имеет, то ни тебе, ни мне непригоже их расценивать и расславить. Он тебя любит, а мне оне друзья, и я с ними не расстанусь…»

До этого Екатерина жаловалась в письме на слабое здоровье, что всерьез обеспокоило Григория Александровича. Нездорова государыня… Что ж, такие дела, и все – на женщину. Давно пора бы все это хозяйство – в мужские руки. Счастливый, Потемкин помчался во дворец – генерал-адъютант! В кармане – доклад о военных делах.

Во дворце неожиданно столкнулся с Григорием Орловым, с которым императрица умоляла его не ссориться. Но Григорий Григорьевич сам не желал общаться со старым другом и ловко избегал с ним разговоров. Но сейчас они шли друг на друга: Орлов спускался по широкой парадной лестнице, Потемкин – поднимался.

Увидев Григория Александровича, бывший возлюбленный Екатерины гордо поднял голову и – как и прежде блистательный – пожелал пройти мимо, не здороваясь. Потемкин смутился и недоумевал, ведь у Григория с царицей и без него все было кончено, в чем он-то, Потемкин, провинился? Но Орлов был иного мнения: ревность живет дольше любви.

– Здравствуй, Григорий Григорьевич, – пробормотал Потемкин и добавил, чтоб хоть что-то сказать: – Чего нового?

Орлов свысока усмехнулся:

– Новость одна. Я – спускаюсь, ты – поднимаешься.

И спокойно прошествовал мимо.

– Гриша! – крикнул ему вслед Потемкин. Орлов обернулся.

– Это судьба, Гриша! Я не враг тебе. Прости.

Орлов помолчал.

– Да. Ты не враг мне. Знаю, что ты предо мной не виноват. Но видеть тебя тягостно. Прости и ты.

Разошлись в разные стороны. Потемкин, впрочем, скоро забыл об этом, погрузившись в тысячу и одно дело…

* * *

В Петербурге появился Ошеров. На себя не похожий, словно на несколько лет постаревший. Вновь обосновался в своем домике на Фонтанке. И сразу же потребовал у слуги купить водки – на месяц. Дворовый Семка – наглый, расторопный – ухмыльнулся:

– Пирушку устроить желаете?

– Не твоего ума дела! – заорал Сергей. – Живо у меня! Еще спрашивает…

Пить принялся сразу помногу, нарочно, с ожесточением, хотя и с отвращением. Но пусть пропадает к чертям ничтожная, бестолковая, никому не нужная жизнь…

«Упьюсь и в Мойку свалюсь! – мечтал Сережа, откупоривая очередную бутылку. – Так и надо!» Вот только кому «надо», сам не понимал…

Очень скоро он узнал о возвышении Потемкина и, будучи пьян, зашелся в истерическом хохоте, восклицая:

– Гришка-то, а! И ведь я ж его вином поил, благодетельствуя! Ах, судьба, вот уж злодейка… Наплевать. Ну, твое здоровье, генерал Потемкин!

Как-то раз валялся на диване, пока еще трезвый, слушал через раскрытое окно, как Семка спорит у крыльца с непрошеным посетителем.

– Нету барина дома!

– Думаю, брешешь, братец, – спокойно отозвался очень знакомый голос. – Глаза у тебя что-то слишком уж бегают.

– А вот и нет, ваш-ство, не брешу!

– Ну, полно. Мне надо видеть господина Ошерова.