Басилевс - Виталий Гладкий

Вскоре старикашка, скуля, как побитый пес, валялся связанным возле костра, а изголодавшийся Савмак уплетал за обе щеки приправленную луком похлебку, закусывая вареной бараниной. Изредка он с довольным видом поглаживал переметную суму, где лежал панцирь, и поправлял подвешенный к поясу акинак.

Утолив голод и напившись из родника, Савмак принялся собираться в дорогу: наполнил водой маленький дорожный бурдючок, положил в суму остатки баранины и вяленую рыбу, найденную в убогом жилище старого разбойника. Тот лежал тихо, как мышь, и только его маленькие глазки посверкивали настороженно и зло, отражая пламя разгорающегося костра.

Вдруг тонкий периливчатый свист нарушил вязкую тишину южной ночи. Старик радостно встрепенулся, и коварная злобная ухмылка перекосила его морщинистую физиономию. И только теперь Савмак услышал топот многочисленных копыт, с неимоверной быстротой приближавшийся к балке.

Подросток, как испуганный олень, бросился бежать вверх по склону. Ему удалось выбраться из балки незамеченным. Он увидел, как человек пятьдесят всадников один за другим исчезали за тревожно шуршащей травяной завесой. Тая дыхание, Савмак лежа ждал, пока балка не примет последнего из них. Затем вскочил на ноги и побежал в глубь степи.

Аркан взвился в ночи и упал на плечи подростка совершенно беззвучно. Последовал сильный рывок, и Савмак рухнул на землю. А дальше… дальше в ушах только неумолчный шелест сухой травы и мерный приглушенный топот копыт быстроногого коня, тащившего его на волосяной веревке по вздыбленной равнине прямо в звездное небо.

Танаисский невольничьий эмпорий полнился истошными криками зазывал, руганью надсмотрщиков, спорами купцов и покупателей живого товара, звоном кандалов, в которые ковали степных номадов и угрюмых горцев, не желавших смириться со своей участью, плачем женщин и детей. Огромное пространство у стен Танаиса, окруженное навесами, где торговали разнообразной едой и напитками, было битком набито людьми, попавшими на это весьма известное в те далекие времена торжище по своей или чужой воле.

Здесь можно было встретить и диких кочевников-сарматов на звероподобных мохнатых лошадках, кусавшихся, как бешенные псы, и лягавшихся, словно степные куланы; и скифов-земледельцев с берегов Борисфена, приехавших на крытых повозках-шатрах, запряженных серыми безрогими волами; и пиратов-сатархов в пестрых шароварах и бородищами по пояс. Мелькали в толпе белоснежные хитоны эллинов-колонистов, черные плащи немногословных меланхленов[226], желтые замшевые кафтаны меотов, вышитые «крестом» черными и красными нитками рубахи фракийцев с длинными широкими рукавами, сверкающие золотым шитьем одежды персов, подданных заморского Понта.

Под одним из навесов, поближе к реке, откуда изредка веяло влажной прохладой, на грубо сколоченных скамьях, застеленных протертыми до дыр ковриками, расположились две весьма колоритные личности: пегобородый великан с желтыми рысьими глазами и смуглолицый широкоплечий юноша с осиной талией. Одежда великана представляла собой невообразимую смесь: кожаные сарматские штаны, скифские сапожки с короткими голенищами, фракийская рубаха и пояс, который обычно носят пираты-ахайи – кусок голубой шелковистой ткани, обмотанный несколько раз вокруг туловища. За поясом торчал широкий нож с костяной рукоятью.

Юноша был одет щегольски: алые шаровары свободными складками ниспадали на шитые золотом персидские туфли с загнутыми носками, а парчовая синяя безрукавка, украшенная драгоценными каменьями, выгодно оттеняла безупречную белизну атласной рубахи. Его узкую талию схватывал тонкий кожаный пояс, с приклепанными золотыми бляшками; на нем висел кривой меч с рукояткой, увенчанной огромным рубином. Черные, как смоль, длинные прямые волосы юноши прикрывал тюрбан из серебристой ткани, а мочку левого уха оттягивала золотая серьга.

Щеголь и великан играли в бабки. Их стол изобилием не отличался: кратер с дорогим родосским вином, фиалы и сушеные фрукты в меду.

– Ника! – радостно вскричал щеголь – его бабка упала желобком вверх.

– Ты всегда был везунчиком, Селевк, – угрюмо проворчал великан, доставая кошель с деньгами. – Но, клянусь Кибелой, сегодня я все равно тебя обыграю.

– Деньги – это песок, Фат, – рассмеялся довольный Селевк. – Чем больше их имеешь, тем быстрее они уплывают между пальцев…

Несмотря на молодость, киликиец Селевк прослыл одним из самых удачливых и жестоких рыцарей удачи. В Танаис он, как и главарь разбойников Фат, привез свою добычу, живой товар: двух кузнецов-фригийцев, ювелира из Милета, педотриба-эллина и около десятка юных красавиц-азиаток, охотно покупаемых богатыми царьками номадов в свои гаремы. Несколько человек из команды его судна, головорезы и кутилы, болтались неподалеку, время от времени утоляя жажду боспорским вином. Одеты они были, как и их вожак Селевк, вызывающе пестро. Впрочем, опасаться им было нечего – здесь их никто не знал. Не в пример подручным Фата, насолившим многим из присутствующих на эмпории. Поэтому степные разбойники держались тихо и скромно, стараясь затеряться в толпе.

– Провалиться тебе в Аид! – рявкнул обозленный донельзя Фат, когда в очередной раз удача обошла его стороной. – Проклятье! – он швырнул последний статер на стол, с ненавистью глядя на безмятежно ухмыляющегося Селевка.

Как бы невзначай его широченная лапища легла на рукоять длинного сарматского меча, лежащего рядом, на скамье. Селевк, по-прежнему улыбаясь, хищно сощурил карие глаза. Взгляды разбойника и пирата-киликийца на какой-то миг скрестились, словно остро отточенные клинки.

Первым не выдержал Фат – бормоча под нос все, какие только знал, ругательства ахайев, он вылил остатки вина из кратера в свой фиал и выпил одним глотком.

– Мне кажется, хозяин этой гнусной забегаловки забыл нас, – мягко проворковал Селевк. – Поди сюда, почтенный! – властно поманил он пальцем рыжеволосого вольноотпущенника, взмыленного, как скаковая лошадь. – Я не привык так долго ждать, любезнейший, – вежливо сказал он, показывая на пустой кратер.

Несмотря на вполне мирный тон Селевка, вольноотпущенник вдруг побледнел и забормотал заплетающимся от страха языком слова извинений.

– Поторопись, – щелкнув пальцами, прервал его излияния пират. – Дорогой мой Фат, – придержал он было поднявшегося из-за стола разбойника, – думаю, что тебе спешить некуда. Садись, теперь угощаю я.

Долго упрашивать Фата не пришлось. Вскоре и новая порция крепкого вина исчезла в на удивление вместительных желудках собратьев по ремеслу, весьма обычному среди людей той воинственной эпохи.

– Еще сыграем? – спросил Фат, упрямо боднув головой, будто ждал отказа со стороны Селевка.

– Почему нет? – показал в улыбке белоснежные зубы пират. – Но вот только в долг я не играю. Уж не обессудь. И не потому, что сомневаюсь в твоей честности. А из-за того, что превратности наших судеб могут сыграть скверную шутку: или меня четвертуют скорые на расправу римляне, или с тебя сдерут шкуру твои приятели-скифы. Поэтому, мне очень не хотелось бы даже подумать о том, что кто-то из нас будет вспоминать о другом дурно. К сожалению, перепоручить свои долги близким или родственникам я не могу, потому как один, словно перст. Да и ты, насколько я знаю, семьей пока не обзавелся.