Что скрывают красные маки - Виктория Платова

— Крутая у вас тачка.

— Я в курсе.

— Ну да. Знаю только то, что Ковешников успел рассказать. Ника Шувалова, девять лет. Пропала вчера, после занятий в художественной школе. Дочь какого-то влиятельного человека.

— Шувалова. А отец, стало быть, Шувалов. Знакомая фамилия.

— Знаете его?

— Фамилию слышала точно. Модестиком, как обычно, затыкают дыры?

— Он лучший в своем деле, — вынужден был признать Бахметьев.

— Все лучшее — влиятельным людям, — мрачно пошутила Мустаева. — А наши мертвые девушки… Им-то что, подождут.

— Тут есть одна интересная деталь. Нашлась сумка девочки, а в ней лежали кисти. Так вот, по словам Ковешникова, кисти были завернуты в ткань. Красные маки на зеленом поле. Ничего не напоминает?

Ничего не напоминает?

Лихая получилась фраза, почти как в американском криминальном сериале. Даже Ковешников не сказал бы лучше. А уж он-то мастер вколачивать глубокомысленные фразы в сознание оказавшихся рядом слушателей. Да так, что потом и гвоздодером их не подденешь.

— Черт! — Мустаева на секунду выпустила руль, а потом ударила по нему кулаком. — Черт! Черт!..

Следующие несколько минут они проехали в полном молчании. И лишь когда пересекли Большую Пушкарскую, девушка снова заговорила.

— Так не должно быть.

— Кто же утверждает, что должно. Трогать детей нельзя. Ни при каких обстоятельствах.

— Вы не понимаете. Так не должно быть в этом конкретном случае. Концы с концами не сходятся. Это против правил.

— Против каких правил? — удивился Бахметьев.

— Его собственных. Нашего парня. Красного и зеленого. Все жертвы — молодые женщины. Подобранные по определенному, только ему известному, принципу, но даже… Если допустить фантастическое предположение, что без принципа, хотя так не бывает… Ребенок сюда не вписывается. Это вне правил. Вне логики.

— Правила он может и поменять.

— Не может, — отрезала Мустаева. — Серийные убийцы всегда действуют в заданной парадигме. Понимаете?

— Вам виднее. В том плане, что вы психолог.

— Да.

Бахметьев вдруг вспомнил фразу, брошенную Ковешниковым в овраге, где было найдено тело Анастасии Равенской. «Все по-другому. Не так, как в прошлые разы. Что-то изменилось». А потом еще одну. И, вспомнив, не выдержал и повторил ее:

— Скорее ему просто скучно и хочется поболтать.

— Да? — Мустаева впервые отвлеклась от дороги и с любопытством посмотрела на опера. — Сами придумали?

— Так сказал Ковешников.

— Так говорил Заратустра, — поддразнила честного Бахметьева психологиня. — Я подумаю над этим. Вопрос только в том, о чем именно он хочет поболтать. Когда поймем — сможем его вычислить.

— И найти девочку?

— Девочка — не предмет разговора. Разве что повод. Ведь беседу нужно с чего-то начинать. Кроме того, «Красное и зеленое» может вообще не иметь отношения к ее пропаже.

— А маки? — напомнил Бахметьев.

— Слишком незначительная деталь для глобальных обобщений. Надо еще посмотреть на этот кусок ткани. И только потом делать выводы.

Мустаева снова замолчала. Они почти доехали до Большого Крестовского моста, когда неожиданно встали в пробке.

— Впереди авария, — сообщила Сей-Сёнагон, сверившись с «Яндексом. Пробки» в своем смартфоне. — Проклятье. Чертовы дураки.

— Да тут недалеко. Я добегу.

Бахметьеву не хотелось вылезать из «Порше». Но на Крестовском его ждал сукин сын Ковешников, который страшно не любил, когда Бахметьев прибывал на место преступления или на любое другое условленное место позже его. Но так обычно и получалось, что самое смешное. Даже когда Бахметьев рассекал питерское пространство на своем «Хендае», собирая все городские пробки. Оказавшись безлошадным, он несколько улучшил показатели, но все равно — хоть на минуту, да опаздывал. Чем объяснить подобный феномен — отсутствием у опера чувства времени или ушлостью и везением проклятого следака — Бахметьев не знал. Скорее всего — и тем и другим вместе.

— Добежите. Ага. — Мустаева нажала на центральный замок и заблокировала двери.

Да и черт с ним, с Ковешниковым. Традиция не должна быть нарушена, вот что.

— А теперь рассказывайте. Как вы дошли до жизни такой.

— До какой? — удивился Бахметьев.

— Яна Вайнрух.

— «Одураченные случайностью».

— Вы с ней? Или каждый по отдельности?

Хотела того Мустаева или нет, но фраза прозвучала иронически, если не сказать — оскорбительно. Как если бы надменная Сей-Сёнагон предполагала… да нет, была уверена, что Женя Бахметьев может быть одурачен чем угодно. И кем. Ну ладно, детка, сейчас ты получишь. И Ковешников заодно.

Опосредованно.

— Вообще-то это книга. Не читали?

— Нет, — вынуждена была признать Мустаева.

— Очень любопытная вещь, между прочим. Автор — Нассим Талеб, переведен на большинство языков. Весь мир о нем говорит. Он в тренде, так сказать. Так что даже странно, что он прошел мимо вас.

— Слушайте, Женя. — Судебный психолог средней руки хрипловато рассмеялась, и Бахметьев вдруг вспомнил другой смех — с колокольчиками внутри. — Вы же кошачий лемур, а не Ковешников. Не ведите себя, как быдло-интеллектуал.

Быдло-интеллектуал. Интересно, что это такое?

— Вы тоже не ведите.

— Один-один, — констатировала Мустаева. — Теперь давайте про Яну Вайнрух.

— Книгу мне передал сменщик Терезы Капущак.

— Это была ее книга?

— Нет. Она взяла ее у своего… психоаналитика. На книге был экслибрис. Ну, знаете, такая печать…

— Знаю. И что же было на печати?

При другом раскладе Бахметьев бы удивился: почему возник третьестепенный, никак не относящийся к делу вопрос об экслибрисе. При другом, но только не в случае с Сей-Сёнагон Мустаевой. Анна терпеть не могла свою, как она выразилась, «в некотором роде коллегу», настолько, что даже не могла этого скрыть. И чего здесь было больше — зависти к успеху, или просто иррациональной ненависти, или одна увела у другой мужика из стойла… Черт их знает. Коля Равлюк сказал бы: «Женщины такие женщины».

И был бы прав.

Бахметьев неожиданно подумал о гипотетическом мужике из гипотетического стойла: на ком бы он остановился? На Сей-Сёнагон или Нассиме Талебе в его женской ипостаси? На черном лебеде или вороне-альбиносе? На колокольчиках под дугой или тропическом цветке? И… так и не смог решить, кого выбрать. Вернее, кого выбрал бы мужик, несколько отличающийся от Бахметьева, бахметьевских сослуживцев и верного Коли Равлюка. Не говоря уже о лакричной вонючке Ковешникове и судмедэксперте Иване Андреевиче Бешуле, давно и прочно женатом на простой милой женщине. Бухгалтере завода Штурманских приборов, чуждой всякой психоаналитике. Такой мужик рано или поздно оказался бы в роли буриданова осла и сдох бы возле двух одинаково соблазнительных охапок сена.