Провинциальная «контрреволюция». Белое движение и гражданская война на русском Севере - Людмила Новикова

Хотя Миллер был связан со двором и лично лоялен императору, в центре его убеждений стоял вовсе не монархизм, а имперский патриотизм. Поэтому в годы революции, как и большинство высших российских военачальников, он стремился прежде всего защитить страну от внешнего врага и сохранить армию от развала. Он не был замешан в заговорах или выступлениях против Временного правительства и позже утверждал, что если бы «хотел заниматься контрреволюционной пропагандой», то у него «хватило бы мужества не принимать присяги»[370]. Если это верно применительно к первым месяцам 1917 г., то с созданием коалиционного кабинета во главе с А.Ф. Керенским его отношение к правительству стало более критическим. Позже генерал будет возлагать на радикализм политики Керенского и умеренных социалистов существенную долю вины за развал армии и страны[371]. Видимо, если бы не отъезд в Европу, Миллер мог оказаться на стороне Корнилова в его выступлении против правительства в конце августа 1917 г.

Несмотря на настороженное отношение к умеренным социалистам, после Октября 1917 г. главными врагами страны, в глазах Миллера, стали большевики. Генерал использовал все свои связи и влияние в европейских военных и политических кругах, чтобы убедить руководство Антанты, что большевики узурпировали власть при посредничестве Германии, что правили они, опираясь на преступников и деморализованную солдатскую толпу, что их власть была не только гибельна для России, но и угрожала Европе, и поэтому необходимо было оказать всяческую поддержку белым силам, выступившим против большевиков[372].

Горячий антибольшевизм Миллера сближал его с политиками из Союза возрождения России и северными региональными кругами. Однако в целом его политические взгляды были довольно противоречивы. Как почти все военные лидеры Белого движения, Миллер сочувствовал идее конституционной монархии. Но, не являясь догматиком, он полагал, что белые армии не должны выступать под монархическим флагом, и отмечал, что будущее страны должен определить сам русский народ[373]. В то же время он глубоко не доверял способности народа самостоятельно решить свою судьбу. С одной стороны, он верил в глубинный крестьянский патриотизм и именно с «пробуждением» крестьянства связывал надежды на победу над большевиками[374]. С другой же стороны, опыт революции и то, что он сам едва избежал гибели от рук собственных солдат, обусловили его снисходительное и даже презрительное отношение к представителям этого народа. В отношении взбунтовавшихся солдат он впоследствии писал: «…у меня нет к ним ни чувства злобы, ни чувства мести; жалкий серый люд, который можно подбить на что угодно»[375]. Представление о том, что солдаты и крестьяне серы и неразумны и что их легко увлечь несбыточными идеями, оттолкнуло его от попыток бороться против большевиков политическими мерами. Рецепт Миллера был прост – при содействии армии распространить как можно быстрее белую власть на обширную территорию, чтобы силой пресечь влияние большевизма на население[376].

Настолько же непоследовательным было и отношение Миллера к возможным союзникам в борьбе против большевиков. С одной стороны, он стремился обеспечить белым армиям как можно более широкое содействие извне и обращался к странам Антанты с призывом о помощи. С другой стороны, обостренное чувство национальной гордости заставляло Миллера с подозрением относиться к присутствию союзных войск на русской территории. А его имперский патриотизм не позволял ему заручиться поддержкой со стороны бывших национальных окраин в обмен на признание независимости и территориальные уступки[377].

Хотя Миллер не являлся гибким политиком, его опыт боевого командования, хорошие связи в союзных военных и дипломатических кругах и административные способности, которые признавали даже его недоброжелатели[378], выдвинули генерала на первый план в архангельской политике. Возвышению генерала в немалой мере способствовала и сама политическая среда внутри Северной области, где не имелось влиятельных политиков всероссийского масштаба и даже, за исключением Чайковского, вообще широко известных политических деятелей. Миллеру помогло и то, что не только архангельские военные, но и местные либералы и даже многие умеренные социалисты сочувствовали идее сильной власти, в особенности в период Гражданской войны. В результате уже с весны 1919 г. Миллер стал самой заметной политической фигурой в Северной области, а с лета получил почти неограниченную власть, сосредоточив в своих руках командование фронтом и управление тылом. Миллер играл ключевую роль в преодолении политических кризисов, действуя при помощи уговоров, а нередко также угроз и репрессий. Через него происходили контакты белых властей с союзным командованием и дипломатами. Именно Миллер гораздо более, чем Чайковский, являлся для современников и историков олицетворением антибольшевистского режима на Севере. То, как и почему военно-административная должность генерал-губернатора превратилась с приездом Миллера в важнейший механизм управления областью, составляет предмет последующего изложения.

15 января 1919 г., спустя два дня после своего появления в Архангельске, Миллер официально сменил Марушевского на посту генерал-губернатора Северной области и вошел в правительство, возглавив в нем отделы – военный, почт, телеграфов, путей сообщения и иностранных дел[379]. Хотя он сосредоточил в своих руках множество полномочий, в первое время генерал предпочитал держаться в тени и никоим образом не противопоставлял себя правительству. Даже на заседаниях кабинета он редко брал на себя инициативу, поддерживая, как правило, мнение большинства. Однако несмотря на то, что Миллер не прилагал видимых усилий к тому, чтобы укрепить свою власть, вскоре руководящая политическая роль перетекла к нему сама собой. Это стало результатом стечения нескольких обстоятельств. Самым важным из них стал отъезд из Архангельска Чайковского, главы Временного правительства.