Огненное погребение - Владимир Нестеренко

– Не, в смысле настоящий пидарас, голубой!

– Чего? В смысле – гомосексуалист? Ты прикалываешься?

– Да какой прикол, я ж его вычислял месяц, он и брат его, два кабана бородатых, живут с какими-то обсосами малолетними, в жопу ебутся.

– Бляяяяя… – только и нашел я, что сказать.

Весь труд, весь креатив пошел покойным проебом. Теперь придется на месте импровизировать, да и вообще, стремновато как-то соваться в гнездо пидарасов. Не так я в детстве представлял свою взрослую жизнь.

Теперь придется просто, в двух словах, объяснить клиенту, что к чему, да и припугнуть на прощанье. Голимая профанация.

Зашли в хату – точно, две двуспальные кровати, два обсосика малолетних, брат с бородой…

Быстренько объяснив, что им надо делать, чтобы продолжать жить, мы с Морячком поспешили на выход. Вместо культурного разговора пришлось подпалить клиенту бороду зажигалкой, ну и Морячок дал по паре оплеух пидорчатам.

А попрощались вообще никак, дежурное прощание: «Смотри, отвечаешь, как всегда, дуплом своим грязным!» – звучало в таких обстоятельствах нелепо и беспомощно.

Ну кто же знал, что у него иммунитет.

Вадим Мартьянович был очень приятным человеком. Образованный, кандидат наук, воспитанный. Легко входил в контакт с людьми, вальяжный такой, бизнесмен. А потом взял и вскрыл себе вены на руках и ногах и нос разбил, поскользнулся в ванной, когда в ужасе из нее ломился. Он вскрылся в ванне с водой, хотел, как римский патриций, поплыть из ванны в Стикс. Римские были люди военные, крови не боялись, а Мартьяныч был комбинатор. За свою недолгую жизнь он успел перекидать всех друзей и, что самое неприятное, – швырнуть меня. В принципе, не сильно он меня и убрал – на двадцатку баков всего, но это была последняя двадцатка.

Прибыл доктор Джамаль, хуй его знает, как там его звали на самом деле, но Джамаль ему подходило, он не задавал вопросов, носил бороду и был беглым зверьком, спасавшимся у нас от соотечественников. Доктор он был хороший, лечил огнестрельные и ножевые ранения, деньги любил.

Джамаль зашил Ваде вены, перевязал, взял деньги и исчез.

Я думаю, что если бы дать ему денег больше, он так же тихо перерезал бы Вадику горло.

Мартьяныч выздоравливал, розовел и думал, что все обойдется, – следил за новостями, один раз попытался ночью куда-то позвонить, но был равнодушно избит хмурым пацаном, проводящим сутки с ним, а сутки со своей женой, тещей и ребенком, все в одной комнате.

А потом повязки сняли, и Вадя стал как новенький – маленький, толстый, поросший черным мехом мужчина сорока пяти лет.

«Мохнатый комочек говна» – так его назвал бывший компаньон.

Я к тому времени сильно устал, ежедневно встречаясь с группами потерпевших и объясняя, что вначале он должен мне, а потом уже им. Но все было тихо, стрелки не перерастали в перестрелки, и даже наши братья из Ичкерии вели себя почти как люди – только верещали громче других.

Пора было съезжать с хаты, которую Вадя снимал, безбожно пыжа, и в которой пол был в кое-как замытых кровавых пятнах. Переехали ко мне.

Я собирался съезжать, не сошелся характером с хозяевами, искал себе другой дом, так что Вадя не помешал.

Дела шли плохо, из всего имущества у комбинатора осталась одежда, бритва и баночка лубриканта, купленного его холуями, когда у него еще были холуи, в секс-шопе. Лубрикант для ебли в жопу. Вадя ебал девушек в жопу и на этом не экономил. На подобные развлечения и ушли заемные средства. Ну, еще на хаты, машины, коньяк, деликатесы. На виагру. Мои двадцать штук ушли туда же, в девичьи очечки.

Лубрикант еще сыграет свою роль в деле, такой небольшой флакончик, сантиметра три в диаметре и в длину сантиметров восемь. Моя тогдашняя подружка, шершавая херсонская девушка, любительница анального секса и каламбуров, сказала о нем следующее:

– Им можно его же намазать и затусовать…

По мере выяснения обстановки я заметил, что Вадя выглядит все хуже и хуже. Сначала исчезли часы, потом свитер «Пол и Шарк», вместо него появилась байковая рубаха в клеточку, потом ботинки «Сержио Росси» превратились в китайские кроссовки «Abibas», правда, джинсы были Вадины – ну да куда ж они денутся, дикий размер, притом что штанины укорачивались при покупке сантиметров на десять. Ничего из его кишок мне не подходило, оставалось утешаться, что пацаны теперь будут выглядеть солиднее, не как раньше – сбор блатных и шайка нищих.

Времени было достаточно, разборки продолжались, возникали какие-то бредовые совместные проекты использования Вадиных талантов, а он тем временем сидел на хате, на вопросы отвечал односложно, плакал. Депрессия, блядь. Нужно было его как-то отвлечь от дурных мыслей.

Идея со свистом носилась в воздухе…

– Слышишь, ты, пидор, а хули ты так вольно живешь?

– Что? – глаза у Вади полезли на лоб, не от смысла вопроса, а от живодерского тона.

– Будем тебя пороть, ебуна!

– Как… пороть?

– Розгами, блядь! – я расхохотался как демон, в хорошем смысле этого слова.

Тут же все завертелось, поехали за розгами, стали обсуждать, как лучше пороть, движуха. Все устали от этих стрелок.

Толком никто ни хуя не знал – так, понаслышке, по старым фильмам, по садистским порнухам. Вспомнили, что розги размачивали в соленой воде, в хрестоматии школьной какие-то россказни, Чехов или кто там еще, Тургенев.

Культура порки у нас совсем утеряна. Мусора пиздят дубинками, пацаны – битами или клюшками, одного бедолагу дюралевыми веслами отъебашили.

Плети, кнуты, розги – для современного человека это все бутафория, оперетта, понарошку.

Приехали пацаны с розгами, нарезали вербы. Вадя разделся, обвел всех тяжелым взглядом, лег ничком, складки жира растеклись по дивану грязно-бордового цвета, все это стало похоже на место преступления, чем и было.

Дальше свист, стоны и багровые полосы на спине.

Ну и смех, шуточки, на хуя же все это затевалось…

– Поперек отхуярили – давай вдоль!

– Бля, в клеточку получился. Это же Клетчатый, блядь!

– Дай я его переебу, за всю хуйню, я наискосок буду пиздячить…

– Сука, розги хуевые, ломаются.

– Блядь, люстра посыпалась!

– Да хуй с ней!

Через час кончились розги, а Вадя был еще недопорот.

Спина в мелкую клеточку, багровые, синие, лиловые клеточки на желтом фоне, густая черная шерсть, похоже на старый, местами вытершийся плед. Вадя держался молодцом, не кричал – только стонал и пыхтел, отдувался.

Пол был усыпан изломанными розгами, пластмассовыми подвесками с люстры, еловой хвоей, окурками, хуй знает чем еще.