Сокол против кречета - Валерий Елманов

Вошедшие слуги молча, но весьма красноречиво предложили гостям удалиться, хотя взашей их не толкали и более того – вежливо проводили до шатра, разбитого к тому времени русичами из числа охраны.

Шатров было пять. Один предназначался для посольства, а четыре – для охранников, хотя случись что – и навряд ли они сумели бы помочь. Не могут четыре десятка воинов противостоять многим туменам.

Бату же, незамедлительно вызвав гонцов, прибывших от Бурунчи, повелел им гнать коней во весь опор, чтобы как можно раньше отвезти темнику повеление о новом сроке явки в его стан. Потом он повернулся к Субудаю, дабы обсудить с ним то, что удалось узнать от болтливого посла урусов, который, сам того не подозревая, выдал очень многое.

Учитывая местонахождение Константина и его полков, хану становилось понятным не только то, что царь намеревается делать дальше, но и кое-что еще, причем не менее важное. Получалось, что Константин не знает о том, что сейчас силы монголов разделились надвое, и даже не подозревает, какая страшная угроза нависла над его стольным городом.

«Не иначе, после того как мои люди разрушили оберег урусов, их каан совсем потерял голову», – злорадно подумал Бату.

Это была приятная новость. Упоительнее открытой битвы, даже если она мудро задумана, может быть только погоня за отступающим врагом, особенно когда это отступление все больше и больше напоминает бегство. Но это означало и то, что каан оставил свою столицу незащищенной, со слабеньким гарнизоном.

Задача главного соперника Бату – Гуюк-хана – тем самым неизмеримо упрощается. Теперь городу Константина точно не устоять, значит, вся добыча, включая и казну, достанется самодовольному и чванливому сыну Угедея. Тут как раз радоваться было нечему. Опять же получалось несправедливо – его, Бату, ждет войско Константина, а Гуюка – казна.

«А если не спешить? – мелькнуло у хана в голове. – Зачем вообще торопиться выходить навстречу? Не проще ли подождать его, стоя близ Сувара, а когда тот изготовится для битвы, дать знать, кто сейчас сидит в его Рязани. Скорее всего, тот метнется обратно, и вот тут-то можно будет ударить ему в спину. Что там упоительнее битвы? Правильно. А гнаться конному за пешим – двойное удовольствие, потому что гораздо раньше устанет рука от постоянных взмахов саблей, чем верный конь от погони за беглецами».

Мало того, что это будет легкая победа, но Бату достанется еще и неплохой хашар, который ему пригодится для штурма Булгара, Биляра и злополучного Сувара. Да и неизвестно, как там с Гуюком.

Великий Тенгри, исходя из простой справедливости, может и отказать недостойному в победе. Если уж здешние жители оказывают яростное сопротивление, то урусы не в пример воинственнее. Они преспокойно выдержат все атаки Гуюка до подхода туменов Бату и его братьев.

Только джихангир не так глуп, как этот кичливый хвастун. Он привезет с собой пушки урусов, которые уже в пути, и Рязань непременно упадет к ногам Бату. По такому случаю можно и пожертвовать богатствами булгарских городов. Они все равно никуда не денутся, только их черед придет позже.

Все это Бату и высказал сейчас Субудаю и даже слегка смутился. Редко кого одноглазый барс жаловал своей скупой похвалой. Даже самого хана и то редко. Если считать за все время, то хватит пальцев на одной руке и еще трех на другой. И это за целых десять лет.

Гораздо чаще Субудай, не желая тратить слов попусту, удостаивал хана простым молчаливым кивком – если был согласен с его решением, или неодобрительным хмыканьем. Правда, последнего не случалось давно, года четыре, если не все пять.

Однако сполна насладиться триумфом Бату не пришлось. В юрту вновь вошел турхауд, который почтительно доложил о том, что прибыл еще один гонец, на сей раз от Шейбани. Брат сообщал, что дозоры, высланные, согласно повелению Бату, далеко на восток вдоль Камы, на обратном пути встретились со странным обозом, который сопровождала пешая тысяча урусов.

Странным, поскольку те везли на своих санях множество пушек, но стрелять из них почему-то не стали. Взять их лихим наскоком не получилось, потому что стрелы урусов, выпускаемые из их железных луков, летят гораздо дальше, чем монгольские, и перебить этих людей, находясь на безопасном расстоянии, не получается.

Однако тысячник, который командовал всеми дозорами, решил не упускать урусов, а сам тем временем послал гонца к Шейбани с вопросом, что ему делать дальше. Тот повелел удерживать их и дальше и тут же известил брата.

– Вечное небо сегодня решило до конца излить на меня свою благодатную синеву, – заметил Бату Субудаю, выяснив все подробности у гонца.

Мало того, что со стороны степи к нему движется Бурунчи, так вдобавок сами урусы попали в ловушку. Трудно сказать, откуда вообще взялись у них эти пушки, но в том, что они везли их к своему царю Константину, сомневаться не приходилось. Теперь же получалось следующее. Во-первых, это страшное оружие не получит каан урусов, потому что – это как раз во-вторых – их получит джи-хангир.

– Сколько в том обозе саней с пушками? – уточнил Бату у гонца.

– Они накрыты, поэтому трудно сказать, во всех ли санях там пушки, – ответил простуженным голосом монгол.

– Ну а самих саней, – нетерпеливо уточнил Бату.

– Если каждый палец в моей руке был бы рукой, я все равно показал бы все до одной, – ответил тот.

Хан даже присвистнул. Это было впятеро против того, сколько ему вез Бурунчи.

– Завтра на рассвете ты с двумя моими сотнями поедешь обратно к Шейбани. Передашь, что джихан-гир повелевает ему во что бы то ни стало забрать у урусов эти пушки и немедля везти их сюда, – медленно, чеканя каждое слово, произнес Бату. – Ты все понял? – И потребовал: – Повтори!

Выслушав собственное повеление из уст гонца, хан дополнил его:

– Если Шейбани не хватит той тысячи, пусть он бросит на урусов еще одну или даже две тысячи воинов, но не отступает, пока не добьется победы.

Оставшись один, Бату наконец-то с кряхтением кое-как сполз с золотого трона, несколько минут постоял в задумчивости, разминая затекшую спину, и тоже вышел. Все-таки в той бедной юрте ему было гораздо уютнее. Он даже и здесь неосознанно копировал своего деда.

Ты, правда, слишком груб и вздоришь с ним

Без перерыва с самого приезда.

Напрасно думать, будто резкий тон

Есть признак прямодушия и силы.

Уильям Шекспир

Три дня провели послы в ставке монголов. Пестерь теперь был более сдержан в речах, стараясь не допустить никаких оплошностей, хотя хан всячески вызывал его на откровенность, заходя то с одной, то с другой стороны. Чтобы вывести посла урусов из себя, Бату на третий день даже выложил на стол переговоров, хотя правильнее было бы сказать – на дастархан[82], постеленный прямо на кошму, то, что он до поры до времени приберегал.