Опыт нелюбви - Анна Берсенева

«И что в этом, собственно, такого? – подумала Кира. – Придешь, вещи соберешь… Бросится он на тебя, что ли? Да нет, молча будет смотреть, как ты собираешься».

Сколько бы она ни говорила Длугачу, что не понимает его, предсказать его поведение в этой ситуации было возможно.

Но не по себе ей становилось, когда она представляла, как собирает вещи под его пристальным взглядом. Даже если он в другую комнату выйдет – номер просторный, с аркой, – все равно неприятно.

Ладно! Какой толк откладывать то, чего все равно не можешь избежать? Кира взглянула последний раз на подсвеченную Оперу и повернула обратно.

Парадная лестница начиналась в «Империале» прямо у стойки портье.

Длугач спускался по ней, и Кира увидела его сразу, как только открыла входную дверь. Он был еще на самом верху этой широкой дворцовой лестницы, он шел по ней один, и, глядя на него снизу, Кира подумала, что точно так выглядел принц Вюттембергский, когда выходил отсюда, из своего дворца. Они же мало напоминали сказочных эльфов, эти принцы Австро-Венгерской империи. Вот такие и были – широкие, высокие, – и ступали по своим парадным лестницам тяжелой поступью.

– Я сумку заберу, – сказала Кира, дождавшись, пока Длугач сойдет с последней ступеньки.

Он посмотрел на нее безучастно – ни следа недавней ненависти во взгляде.

– Зачем?

Голос был холодный, безучастный тоже.

– Там деньги и документы.

– Я снял другой номер, – сказал он. – Себе.

И, не вдаваясь в дальнейшие объяснения, направился к стойке портье. Наверное, он договорился о номере для себя по телефону и теперь шел его оплачивать.

Все его действия были так очевидны, что, казалось, других и предпринять нельзя. Но это становилось понятно уже после того, как эти действия бывали им предприняты; угадать их наперед было невозможно. Кира и не угадала – зря была так самонадеянна.

– Иди спать, – сказал он, заметив, что она медлит. – Спокойной ночи.

«Значит, я правильно решила, – подумала она. – Он тоже понял, что мы расстаемся. И ладно!»

Но лада не было у нее в душе. Что-то во всем этом было не так, а что, она не понимала.

Билет в Москву Кира все-таки обменяла. Вена вдруг показалась ей такой унылой, что оставаться еще на три дня совершенно расхотелось, хотя она понимала, что Длугач, скорее всего, тоже улетел раньше и на лестнице «Империала» они больше не столкнутся.

Ее желание уехать было вообще-то странно. Когда они были здесь вдвоем, Кира воспринимала Вену напрямую, лично, а не через призму того, что вот она показывает город Длугачу. Но оставшись в одиночестве, она почувствовала такую тягость, будто Вена исчезла вовсе, оставив по себе лишь мокрое осеннее пятно.

Хотя, может, дело было лишь в том, что погода испортилась – зарядили дожди.

Перед отъездом Кира побродила в последний раз по городу без видимой цели, но поскольку бесцельность ее тяготила, она зашла в попавшийся на глаза «Лобмайер», магазин стекла и хрусталя на Кернтнерштрассе с ослепительной люстрой в витрине, и купила маме в подарок бокалы, похожие на огромные мыльные пузыри на тонких высоких ножках. Улыбчивая продавщица сообщила ей, что если к этим бокалам прикоснуться, то они должны покачиваться на своих ножках ровно сколько-то секунд. Количество этих секунд не изменилось за сто последних лет, с момента изготовления первого бокала, но Кира секунды не запомнила, потому что слушала продавщицу рассеянно.

Что маме эти бокалы ни к чему, она сообразила только в Москве, уже войдя в квартиру. Точно так же ни к чему, как ей самой – бриллиантовая заколка. Нет у нее такой прически, как у принцессы Элизабет, и никогда не будет, а у мамы нет такой жизни, в которой трепещут бокалы на тоненьких высоких ножках.

Мамы даже и дома не было, когда Кира вернулась из Вены. Она решила пожить у подруги; Кира узнала это, разыскав ее по телефону.

Уныние висело в квартире осязаемо, как будто углы заросли паутиной.

Побродив немного по комнатам, Кира решила на оставшиеся три дня отпуска уехать на дачу. Благо туда и собираться даже не надо было: жизнь в кофельцевском доме была устроена непритязательно, но таким образом, что все необходимое там имелось, и привозить что-либо с собой из города было не нужно.

Дачный поселок Кофельцы построили сразу после войны для Академии наук. От Института мировой литературы и дали эту дачу бабушке Ангелине Константиновне. Первые кофельцевские жители были историками, филологами, географами и этнографами. С тех пор все, конечно, переменилось, перемешалось, но людей совсем уж чужеродных в дачном поселке, как ни странно, не завелось.

Кира оставила машину у крыльца Иваровских – к нему вела подъездная дорожка от общей дачной дороги, которую все называли большой. Так и говорили всегда: «Пойдем на большую дорогу», – и это означало не предложение заняться разбоем, а приглашение на вечерний променад.

Чтобы подняться на веранду Тенета, надо было обойти их общий с Иваровскими дом вокруг.

Тропинка, ведущая к веранде – к балкону первого этажа, – заросла травой. По направлению к крыльцу трава была узко, шагами одного человека, примята.

Дверь дома открылась, и на веранду вышел папа.

– Ты здесь? – удивилась Кира. – Привет.

Она хотела спросить: «Ты один?» – но не спросила.

Папина внешность поражала всех, кто видел его впервые. Шевелюра у него была огромная, как грива у льва, и вместе с огромной же бородой производила в самом деле ошеломляющее впечатление, особенно теперь, когда в волосах появилась густая проседь. Довершали – точнее многократно усиливали – это впечатление ярко-синие глаза. Они горели на папином лице неистовым холодным огнем и вместе с шевелюрой и бородой придавали ему вид то ли голодающего Поволжья с революционного плаката, то ли протопопа Аввакума. Это не могло не поражать.

Бабушка однажды с досадой сказала, что ее сыну следовало бы еще в юности пойти в монахи. Может, и так, однако Кире казалось, что ощущение истовости – или неистовости, что в общем одно и то же, – является по отношению к папе обманчивым. Просто внешность у него такая, вот и все, а никакой идеи, хотя бы отдаленно равной аввакумовской, нет и помину.

– Я уже уезжаю, – поспешно сказал папа. – Здравствуй, милая.

– Да можешь не спешить, – пожала плечами Кира. – Ты мне не мешаешь.

Она не кривила душой: папино появление не уязвляло ее, несмотря на весь его истерически обставленный уход из дому.

Он взял у нее сумку.

– Не разлей, – сказала Кира. – Там простокваша мечниковская.

Мечниковская, то есть заквашенная особой закваской, простокваша всегда продавалась на платформе Кофельцы. И все дачные, даже если прибывали из Москвы не на электричке, а на машине, обязательно заезжали за ней туда.