Фазовый переход. Том 1. Дебют - Василий Звягинцев

Может быть, это и правильно. Лютенс, как и сам президент Ойяма, принадлежал к тому типу людей, для которых Америка не стала в полной мере тем «плавильным котлом», о котором больше ста лет талдычила официальная пропаганда. Они по-прежнему испытывали по отношению к своим «бывшим родинам», точнее – родинам своих предков примерно то же чувство, что очень многие евреи «стран рассеяния», вполне ассимилировавшиеся, – по отношению к Израилю. И, значит, уже не могли считаться «стопроцентными американцами», раз в их представлении существовал хотя бы смутный образ некоей другой, в какой-то мере более ценной, по отношению к этой, страны. Собственно, отсюда и происходит очень часто применяемое к США ее жителями определение – «эта страна». То есть в определенном смысле – «не моя».

Не до всех доходит смысл такой семантической тонкости, но факт остается фактом.

Вот и Лерой, почти незаметно для себя, собственным умом, подкрепленным, на всякий случай, целенаправленным внушением Феста, определился, что, безусловно, желает Соединенным Штатам и их гражданам только добра. Однако ни в коей мере не разделяет позиций их правящего класса по большинству вопросов внешней и внутренней политики и, в полном согласии с Конституцией, имеет право бороться за установление действительно разумных и справедливых порядков. И прежде всего за установление добрососедских, лучше всего тесных союзнических отношений с Россией. Как в годы Второй мировой, только еще откровеннее и честнее.

Здесь внушение, проведенное Фестом, хорошо легло на достаточную отстраненность Лютенса от ханжеского мессианства «истинных ВАСПов» с их кальвинистской злобной нетерпимостью к инакомыслящим и иноверцам. Новые времена добавили к их бредням о заведомом «величии», «избранности» и «предназначении» Америки идею, что все это может быть подорвано примирением с «православными русскими варварами» и «отступничеством» от Божьего промысла, определившего Штатам единоличную роль «пастыря человечества».

Причем русские в этом мире представляют главную опасность, с которыми невозможен никакой компромисс, в отличие от тех же китайцев или даже самых оголтелых саудовских салафитов. Те не предлагают «цивилизованному миру» собственных вариантов неотчуждаемых ценностей вроде «демократии» и «прав человека», единственным хранителем и толкователем коих может быть только Америка, и никто иной.

Иногда, отвлекшись от размышлений, посещавших его во время длительных прогулок по дорожкам поместья, Лютенс сам себе удивлялся, пожалуй, впервые за свою довольно уже долгую и очень непростую жизнь.

За исключением пешего хождения, Лерой, лишенный активной связи с миром за пределами поместья, валялся на веранде отведенного ему бунгало, много курил, пил безалкогольные напитки со льдом, пролистывал доставляемые в Кэмп-Дэвид пачки всякоразных газет и смотрел телевизор, чего не делал очень и очень давно. В России включал только официальные новости, по четверти часа утром и вечером, чтобы быть в курсе. Здесь, впрочем, развлекательные программы его тоже не интересовали. Он занимался тем, что социологи называют контент-анализом, проще говоря, вычленением смыслосодержащих блоков из сплошного массива фоновой информации.

В общем-то это было как раз одной из специальностей Лютенса, только раньше он не применял ее для изучения внутриамериканских процессов. А сейчас применил, за отсутствием изъятого охраной лэптопа рисуя различные графики и схемы на листах бумаги для принтера.

Интересная складывалась картинка. Уже пятые сутки подряд (сразу после выступления российского Президента, транслированного большинством основных мировых каналов) американская пресса вела себя как минимум странно. Маховик якобы независимой пропагандистской машины раскручивался внешне неторопливо, но зловеще неумолимо, подобно только-только начинающей свое движение горной лавине или переливающемуся через край кратера лавовому потоку. Что удивительно – основной удар был направлен не против России и ее лидера. Жертвой «акул и шакалов» пера стал президент американский. И кампания эта явно направлялась и регулировалась из единого центра, профессионалу это было очевидно.

Впрочем, совсем недавно Лютенс в этом же духе и по тому же принципу сам ориентировал руководителей независимых СМИ в России. Только там это не выглядело столь наглядно. За счет сравнительной малочисленности самой оппозиционной прессы и свойственной русским журналистам упертости в собственные так называемые принципы, даже невзирая на гигантские, по тамошним меркам, гонорары согласившихся «работать на демократию» коллег.

Здесь все делалось ощутимо тупее, но зато основательнее. Вначале в достаточно массовых и считающихся солидными изданиях и телевизионных политобзорах появились как бы установочные статьи и выступления «зубров» политжурналистики и дипломатии.

В них взвешенно, без истерик, но с железобетонной тенденциозностью излагалась, так сказать, концепция текущей политической ситуации. Беззастенчиво использовался весь комплект антироссийских и антисоветских еще штампов, обоснований и доводов, разъясняющих пока еще способному самостоятельно мыслить читателю и зрителю, что Россия наконец пересекла «красную черту».

Даже в пятидесятые-шестидесятые годы, в разгар «холодной войны», эта противная всем «человеческим» нормам и принципам держава отнюдь не бросала Америке и всему «свободному миру» явного и нетерпимого вызова, негласно соглашаясь на роль как бы второстепенного «центра силы» и, соответственно, сохраняя пусть и относительную, но «договороспособность». А вот сейчас, находясь в несравненно худшем экономическом, геополитическом и военном положении, Россия вдруг громко заявляет о своем праве поступать на мировой арене абсолютно так, как признанные лидеры человечества, определенные на эту роль самим Богом и историей, что наглядно продемонстрировал недавно минувший двадцатый век, в своей последней четверти расставивший все по надлежащим местам.

Ничего особенно нового в этих откровениях не было, большинство американцев родились в такой атмосфере, многие на закате жизни ощутили бодрящий ветерок, пахнущий терпким духом Фултонской речи и маккартизма.[89]Сравнительно новым было то, что в большинстве материалов с разной степенью категоричности утверждалось, что нынешний демарш России – несомненное доказательство того, что, не имея никаких иных возможностей вернуть себе прежние, утраченные после распада СССР позиции и «капитуляции в “холодной войне”», она безоговорочно стала на путь военного решения всех своих проблем.