Ребекка с фермы Солнечный Ручей - Кейт Дуглас Уиггин

- Моим ногам хорошо и там, где они находятся, - отозвалась Ребекка сухо. - Я не могу отвлекаться на измерение подъемов в дни, когда нужно учить алгебру. Я заметила у тебя привычку выставлять ногу в проход, с тех пор как у тебя появились эти новые ботинки, поэтому меня не удивляет, что на нее наступили.

- Может быть, это потому, что я капельку чувствую их на ноге. Они не то чтобы уж очень удобны, пока их не разносишь. Слушайте, да у вас куча новых вещей!

- Ты, наверное, имеешь в виду наши рождественские подарки, - сказала Эмма-Джейн. - Наволочки - от миссис Кобб, коврик - от кузины Мэри из Северного Риверборо, рабочая корзинка - от Ливинга и Дика. Мы подарили друг другу салфетки на комод и на подушки, а ширма - подарок мне от мистера Ладда.

- О, вам повезло, что вы с ним познакомились. Ах! Хотела бы я тоже встретить кого-нибудь такого! И как он продолжает заваливать вас подарками! Ширма совершенно скрывает твою кровать, правда? А я всегда говорю, что кровать портит вид любой комнаты, особенно когда не застелена. Впрочем, у вас тут альков, единственный во всем здании. Не понимаю, как вам удалось заполучить такую хорошую комнату, когда вы совсем новые ученицы, - закончила она недовольно.

- Мы не получили бы ее, если бы Рут Берри не пришлось неожиданно уехать, когда у нее умер отец. Эта комната освободилась, и мисс Максвелл узнала, что мы можем поселиться здесь, - ответила Эмма-Джейн.

- В этом году великая и несравненная Мак еще надутее и высокомернее, чем прежде, - сказала Хальда. - Я бросила и пытаться угодить ей, потому что она никогда не бывает справедливой. Она добра только к своим любимчикам, а ни на кого другого не обращает ни малейшего внимания, если не считать этих ее язвительных замечаний насчет таких вещей, которые ее совершенно не касаются. Я даже хотела сказать ей вчера, что ее дело - учить меня языку, а не хорошим манерам.

- Я не хочу, чтобы ты плохо отзывалась о мисс Максвелл в моем присутствии, - горячо заявила Ребекка. - Ты знаешь мои чувства к ней.

- Знаю, но не могу понять, как ты ее выносишь.

- Я не только выношу, я ее люблю! - воскликнула Ребекка. - Я бы не позволила солнцу печь ее слишком горячо и ветру дуть на нее слишком сильно. Я хотела бы поставить мраморное возвышение в ее классе и посадить ее на бархатный стул за золоченый стол.

- Ну-ну, нечего впадать в ярость. Она может сидеть где хочет, мне все равно. У меня есть кое-что поинтереснее, о чем подумать. - И Хальда вскинула голову.

- Разве ты не должна сейчас учить уроки? - спросила Эмма-Джейн, чтобы предотвратить назревающую ссору.

- Да, но я вчера потеряла мою латинскую грамматику. Я оставила ее в холле на те полчаса, пока у меня было бурное объяснение с Хербертом Даном. Я с ним неделю не разговаривала и вернула ему значок его класса. Он был ну просто в бешенстве. А потом, когда я вернулась в холл, книжки не было. Мне пришлось пойти в город за перчатками и в приемную ректора, чтобы посмотреть, не сдали ли туда книжку. По этому-то случаю я так приоделась.

На Хальде было шерстяное платье, некогда серое, но теперь перекрашенное в ярко-голубой цвет. К своему серому жакету она пришила три ряда белого шнура и большие белые перламутровые пуговицы, чтобы сделать его немного "помоднее". На ее серой фетровой шляпе было белое перо и тонкая белая вуаль с большими черными точками, благодаря которым ее нежная кожа казалась ослепительной. Ребекка подумала о том, как прелестно выглядит узел рыжих волос, торчащий сзади из-под шляпы, и каким тусклым стал цвет челки от постоянного подкручивания ее горячими щипцами. Распахнутый жакет Хальды открывал взору целое созвездие сувениров на ярко-голубом фоне - маленький американский флажок, пуговица Уэйрхемского гребного клуба и один или два значка студенческих обществ. Эти знаки отличия были свидетельством ее популярности, точно так же как котильонные розетки на стенах спальни светской красавицы. Она то расправляла, то сминала свою шаль, то вынимала из нее булавку, то закалывала ее снова, и занималась этим с тех самых пор, как вошла в комнату в надежде, что девочки спросят ее, чье кольцо носит она на руке на этой неделе. Но хотя обе сразу же заметили новое украшение, вопроса из них нельзя было бы вытянуть клещами - слишком уж очевидным было желание Хальды услышать его. Своим ярким оперением, оживленной жестикуляцией, кивками, широкими улыбками и веселой болтовней Хальда весьма напоминала попугая из стихотворения Вордсворта:

Болтлив, капризен и лукав,

Весельем общим возбужден,

И хочет, всех очаровав,

Добиться восхищенья он.

- Мистер Моррисон думает, что грамматику вернут, а пока дал мне другую, - продолжила Хальда. - Он, правда, поворчал из-за того, что я оставила книжку в холле. А еще там, в приемной, был потрясающе элегантный джентльмен, незнакомый мне. Хорошо бы, он оказался новым преподавателем, но такого счастья, верно, не дождешься. Он слишком молодой, чтобы быть отцом какой-нибудь ученицы, и слишком старый, чтобы быть братом, но красив - загляденье и одет ужасно модно. Он глаз с меня не сводил все время, пока я была в приемной. Меня это так смущало, что я едва могла отвечать на вопросы мистера Моррисона.

- Скоро тебе придется носить маску, Хальда, чтобы чувствовать себя удобно, - сказала Ребекка. - Он предложил дать тебе значок своего класса или он так давно закончил учебу, что уже перестал его носить? И скажи же нам скорее, попросил ли он у тебя прядь волос, чтобы носить в корпусе своих часов?

Все это было сказано весело и со смехом, но бывали такие моменты, когда Хальде трудно было решить, пытается ли Ребекка острить или просто завидует; обычно она склонялась к тому мнению, что это всего лишь зависть, вполне естественное чувство для девочки, которая привлекает к себе мало внимания.

- У него не было никаких украшений, кроме булавки с камеей в галстуке и совершенно великолепного кольца - забавное такое, несколько раз обвивает палец. О Боже, я должна бежать! И куда девался целый час? Это звонок на занятия!

Слушая Хальду, Ребекка навострила уши. Она хорошо помнила подобное странное кольцо, и принадлежало оно единственному человеку в мире (если не считать мисс Максвелл), волновавшему ее воображение, - мистеру Аладдину. Чувства, которые она и Эмма-Джейн питали к нему, были смесью романтического и почтительного восхищения самим этим человеком и живейшей благодарности за его прекрасные подарки. С тех пор как они впервые встретили его, ни одно Рождество не обходилось без сувениров, присылаемых им обеим, - сувениров, выбранных с редчайшим вкусом и предусмотрительностью. Эмма-Джейн встречала его лишь дважды, но он несколько раз заходил в кирпичный дом, и Ребекка смогла познакомиться с ним ближе. И это именно она всегда писала ответы с выражением признательности и благодарности, всячески стараясь сделать записки Эммы-Джейн совершенно не похожими на свои собственные. Иногда он писал ей из Бостона и спрашивал о новостях Риверборо, и она посылала ему страницы, заполненные забавной ребяческой болтовней, а в двух случаях даже украшенные стихами, которые он читал и перечитывал с безмерным удовольствием. Если незнакомцем, о котором говорила Хальда, был мистер Аладдин, не зайдет ли он повидать их? И смогут ли они с Эммой-Джейн показать ему свою красивую комнату, где на виду столько его подарков?