Ожившие кошмары - Павел Владимирович Рязанцев

с оттенком сожаления. Скорее всего, фотографии лет сто и нет уж давно никакого поля. Вот где побродить да пофоткаться».

— Чего тебе? — сказала, наконец, Эмма, когда почувствовала, что Джек стоит за спиной, не уходит и словно мешает ей одним своим присутствием.

— Звала же… — сказал Саша.

— Ещё чего! И не думала. — Она резко обернулась, чтобы сказать что-то дерзкое или как-то пошутить, и увидела, что Джек уже не слышит её.

— Кооперативъ «Свободный труд» тысяча девятьсот двадцать третий год, — прочитал он, озадаченно глядя выше её головы. — Смотри, как на этого со шрамом похож! Ну, который на улице… Только шрам с другой стороны.

Бородатые крестьяне на снимке омертвело пялились в никуда. Было их здесь (Эмма пересчитала) двенадцать человек. Кто-то сидел, кто-то стоял, и у всех лица были суровые, словно с похмелья.

— Негатив же, всё правильно, — беззаботно сказала Эмма, — а мужик, скорее всего, тот самый, пьёт кровь деревенских девственниц и живёт третью сотню лет. Когда то его пытались убить испуганные крестьяне, но только распахали лицо. Теперь он хозяин здешних мест, и я, хоть и не девственница, но чувствую, что нам бы с тобой как-то надо свалить отсюда незаметно. Пока он не натравил на нас своих приспешников!

Сказано это было со всей серьёзностью, но на последних словах Эмма слажала и чуть не засмеялась. И Саша, всё ещё оторопело вглядывающийся в бородатое лицо и стягивающий щёку шрам, почувствовал, что очередное прохладное лезвие снова прошло недалеко от горла, но не задело. «А вот попадёшь ты на эту свою границу, и что делать будешь?» — спросил себя он. Адреналин выплеснулся в кровь, но Джек увидел, что Эмма уже давится смехом, и с облегчением засмеялся сам, и она обняла его, прижалась мягкой грудью. Они стояли, истерично давясь смехом и обнимаясь посреди комнаты с фотографиями.

На улице уже никого не было, на облупленном крыльце музея осталась стоять одинокая белая коробка из-под кефира. Саша задержался на секунду, спихнул её ногой в урну, которая стояла точно внизу, и, облегченно вздохнув, побежал догонять Эмму, которая уже вышагивала по тротуару в сторону станции. «Тонкие щиколотки, — внезапно понял он, разглядывая её сзади, — какие тонкие у неё щиколотки!». Она шла легко и была в этот момент ровно такой, какую он и хотел бы видеть возле себя. Странные мысли, если учесть, что до этого дня Саша вообще не рассматривал Эмму как кого-то большего, чем просто девочка рядом. Что такое любовь, он представлял плохо. Иногда думал, что любовь — это когда умираешь за кого-то. Умирать ему не очень хотелось, и тогда любовь представлялась мрачным самопожертвованием. Он отодвигал от себя такие мысли. Убегал от них, как и от Эммы, когда она пыталась задержать его всеми возможными способами. Он задерживался, позволял ей то, что она хотела, иногда это было очень-очень приятно, и тогда Джек включался и мелькала мысль, что это тоже, наверное, любовь.

Эмма обернулась, увидела, что он смотрит, и играючи повиляла задницей. Саша рванулся вперед, она взвизгнула и помчалась со всех ног, и так они и прибежали к парковке перед станцией, где наискосок, вальяжно стоял Пазик с ободранным боком. Водителя не было, двери оказались открыты, в салоне пахло дизелем и пылью и было жарко.

Эмме пока всё нравилось. Игра в этот раз вышла сумбурная, но пока что веселая. Она забралась в автобус, достала из рюкзака бутерброды, помахала рукой Джеку, чтобы он присоединялся, и принялась жевать и смотреть в окно. Местечко здесь было таинственное и явно непростое, будило какие-то желания, которые заставляли глубоко дышать и чувствовать край бездны. «Какой бездны? — сказала Эмма сама себе ещё в музее. — Разве ты не эту бездну всю жизнь искала, чтобы сесть на край и ноги свесить? Чтобы дыхание сбивалось при взгляде вниз? Чтобы было ожидание, что сейчас оттуда высунется что-то и утащит?» Сейчас, глядя на пустую улицу через пыльное стекло, она думала про бездну иначе, приземлённее. Страх остался, но еле чувствовался в кончиках пальцев. Ещё и взгляд Джека через дверь (он остался стоять на улице и теперь смотрел на неё и думал о чем-то своём) заставил выпрямить спину. Она проглотила всё, что жевала, и облизала губы. Джек засмеялся и отвернулся.

По внезапно возникшему плану поселок этот был не конечной остановкой, а только промежуточной. Дальше надо ехать на автобусе в неизвестный населенный пункт, пятый по счету, там переночевать и на следующий день попробовать неспешно добраться назад. То, что это может быть глухая деревня — Эмму не волновало. «Дальше, ещё дальше, — билось в голове молоточками, когда она думала об игре, — ещё непонятнее и случайнее! Если чернила и правда несмываемые, то путь будет четким!». О доме Эмма не думала, о родителях, оставшихся где-то в Сибири, тоже. «Дом там, где хорошо, — однажды сказала она Джеку, — сейчас мне хорошо здесь». Он покивал, и они больше не говорили о её семье. Она снова покосилась на Джека и взяла ещё один бутерброд. Хотелось есть и секса.

Открылась водительская дверь, и в кабину запрыгнул мужичок, небритый и в клетчатой рубашке с закатанными рукавами. Застиранные джинсы с рваными коленками Эмма разглядела в большом салонном зеркале. Заглянул в салон.

— Ты одна, красавица, со мной поедешь?

Она заулыбалась и, поспешно проглатывая колбасу, сказала:

— Кавалер у меня есть. Вон снаружи ждёт.

Дядька покосился через дверь на Сашу.

— Сухой и не наваристый, — поскреб он подбородок, — зови давай кавалера да поедем.

— А чего, не будет больше никого? — удивилась Эмма и помахала Саше, чтобы заходил.

— Ну раз нет, значит, не будет, — засмеялся водитель и завёл двигатель. — вам куда?

— Пятая остановка, — сказал за Эмму Саша, останавливаясь возле кабины.

— Пятая? Эт какая выходит?

— Ну посмотрите по маршруту…

Мужичок пересчитал в уме, загибая при этом пальцы.

— Пятое будет Фильцово, но там остановка по требованию. До деревни топать придётся километра три. Точно туда вам надо? Жилых там три с половиной избы да сарай…

— Нормально, — покивал Саша, — сколько с нас за два билета?

— Ну давай сто рублёв, всё равно в тот конец еду, Обратно-то уж завтра.

Саша достал сторублёвку и положил на одеяло, которым был прикрыт моторный отсек рядом с водилой и на котором лежала касса с мелочью и связка билетов. Притопал к Эмме. Та уже сидела, уткнувшись в своего Мисиму, волосы светились в солнечном луче из окна. Автобус вырулил на главную улицу и, взрёвывая, начал набирать скорость.

Пока Джек ел, она молчала и только косилась иногда из-за книжки.